Второй шанс для человечества

За несколько минут мы добрались до лагеря, где были встречены настороженным ворчанием Гарма и возгласами «С прибытием!» со стороны людей…

Котозавр

Вжавшись в землю, я ожидал положенной по уставу ударной волны ядерного взрыва, не понимая в какую сторону должны быть ноги — а нету её! Не пришла, обманула. Тишина, лес, птички поют… Вашу мать!!! А где посёлок? Где Сердаров на «Газели»? Что-то мне это напоминает. Первый тест на попаданчество. Мобильник честно доложил об отсутствии сети. Плохой симптом. Солнце стоит в зените, хотя только что было на три лаптя ниже. Тревожный симптом! Артиллерия не грохочет, чёрный «Мессер» не вьётся над моею головой — хорошо. Тираннозавр в кустах не рычит — очень хорошо! В кустах человек говорит. Говорит о том, что он — человек, очень удивлён, обескуражен, крайне недоволен, и желает произвести над виновниками происходящего, их роднёй и друзьями, физическое и сексуальное насилие, непременно с мучительной смертью потерпевших в финале. Незнакомый голос, но крайне знакомые интонации.

Человек с автоматом осторожно выглянул из куртинки, в которую его закинула судьба. Невдалеке под деревом сидел индеец, и ощупывал себя. Печатными в его темпераментной речи были только знаки препинания. Под ногой автоматчика хрустнул сучок, и чингачгук-матершинник схватил из травы ружьё, но, даже не прицелившись, замер…

— Рембо, ты когда побриться успел?!

— Командир?!

По прошествии десятка минут, в течении которых я объяснял шокированному Андрею теорию множественности миров, индеец мне — устройство кремневого замка на мушкете, а вместе они пытались понять: почему называется батарейным замок, батарейки не имеющий, Андрей Сердаров остался привыкать к новому телу и памяти, а я пошёл за брошенной сумкой с подарками для тестя. Как всякий порядочный попаданец, я знал о ценности каждой мелочи в условиях робинзонады. Идти по лесу размышляя о высоком — чревато неприятностями. А если думать одновременно о: выросших зубах — без пломб, спадающих штанах — разожрались вы, товарищ прапорщик, и руке, что лишилась почти всех шрамов из бурной молодости, то шанс на неприятности возрастает многократно. Грубая действительность вторглась в мечты мушкетным выстрелом сзади. Оборачиваюсь, вскидывая автомат как раз вовремя, чтобы ОЧЕНЬ БЛИЗКО увидеть двух индейцев, несущихся в атаку. Судорожно сдёрнул предохранитель автомата, три раза стреляю в ближайшего врага — одиночный огонь черт его побери! — и меня сбивают с ног, но я успевая в последний момент подставить автомат под удар топора. Индеец, навалившись сверху и что-то рыча, ударил меня головой в лицо, ещё и ещё раз, но, кроме первого, удары были медленными, а горлом уже пошла кровь и начали закатываться глаза. Скинув с себя тушку первого агрессора, вижу торжествующую рожу второго: белого надо только добить! Замах и вскидывание пошли навстречу. Автомат встретился с томагавком, выбил его из руки индейца, но и сам кинул магазин в траву, а пуля ушла в небо. Краснокожий схватился за нож, ноя уже озверел — полусидя перехватываю калаш за ствол, и со всей возможной в такой позе дури вколачиваю врагу по коленке. Тот, хромая, отскочил на пару шагов, держа перед собой нож, и дальнейшее стало делом элементарным: разорвать дистанцию ещё на несколько метров, воткнуть новый магазин, и одиночным в ногу положить недоумевающего дикаря: бледнолицый стрелял, и не заряжался, чего пугает?

— Костя! Ты живой?

В кусты вломился забрызганный кровью Андрей. Увидев раненого индейца, он походя воткнул нож ему в горло, и так же «проконтролировал» второго.

— Допросить надо было!

— Нафиг. Ничего интересного не скажет. Крысоеды с севера, за подвигом пошли, пока не воин — жениться нельзя. Не то что у вас, бледнолицых: папа дебилу «девятку» подарил — уже мущщина. Блин, я об этих уродов мушкет поломал!

Я полез в здоровую сумку, и немного порывшись, вытащил оттуда переломку и пачку патронов.

— Держи Ижика, Курбаши. По любому лучше местных карамультуков будет.

— Жмот ты, Костя, на двудулку денег зажал? — наморщился Белый Бык, скептически рассматривая ружьё, которое в его лапах смотрелось игрушкой. Хотел сказать ещё что то, но вдруг насторожился, и заорал в лес:

— Стой, мля! Стрелять буду!

Отпрыгиваю в сторону, за дерево, но фраза по-русски вводит в лёгкий ступор.

— Парни, вы продаёте славянский шкаф?

Елена

Боль.

Нет, не так.

БОЛЬ.

И страх.

Мало кому довелось испытать на своей шкуре, что такое смерть, и после этого ещё хоть что-то чувствовать. Хм… Как шутил мой знакомый врач, если у вас болит, значит, вы ещё живы.

А это очень странно, между прочим. Если «ядрёнбатон» шарахнул по центру Харькова, а бомбочка там была никак не меньше двадцати мегатонн, то в радиусе двадцати-тридцати кэмэ от эпицентра не должно было остаться ничего живого. Ну, или не покалеченного до состояния мясного фарша… Блин, всё тело болит…

Пробую разлепить один глаз.

Песочек. Ага: уже мордой в песок валяюсь.

Пробую, разлепляя второй глаз, приподняться…

Так-с, приехали.

ГДЕ Я, МАТЬ ВАШУ?!!