Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

Еще одна примета «порядочного человека», проливающая дополнительный свет на Чичикова: нравственные качества требуются ему лишь в той мере, в какой они способствуют светскому общению. Так и Чичиков в поэме свою не слишком честную игру ведет самыми что ни есть внешне приличными средствами, вполне отвечая латинской пословице Intus ut libet, foris ut moris est («Внутри как угодно, внешне в соответствии с моралью»), вошедшей в моду во Франции Старого режима[1136].

Наконец, можно вспомнить, что «лучшим козырем благородного человека» считались легкость, непринужденность, грациозность. Не отсюда ли – спросим себя – происходят антраша отнюдь не спортивного Чичикова, описание которых неоднократно появляется в тексте поэмы. Вспомним в главе восьмой первого тома поэмы сцену приготовления к балу у губернатора:

Самое довольное расположение сопровождало его во все время одевания: надевая подтяжки или повязывая галстук, он расшаркивался и кланялся с особенною ловкостию, и хотя никогда не танцевал, но сделал антраша. Это антраша произвело маленькое невинное следствие: задрожал комод, и упала со стола щетка[1137].

Так и в заключительной главе второго тома поэмы:

Он попробовал, склоня голову несколько на бок, принять позу, как бы адресовался к даме средних лет и последнего просвещения: выходила, просто, картина. Художник, бери кисть и пиши. В удовольствии, он совершил тут же легкой прыжок, вроде антраша. Вздрогнул комод, и шлепнула на землю склянка с одеколоном[1138].

Читая поэму, нельзя не заметить и ту роль, которая отводится в ней одежде Чичикова, его заботам о гигиене, неторопливости и тщательности, которые он проявляет в самом процессе одевания, а также его «нетрадиционным нарядам» (чего стоят одни фраки, то брусничного цвета с искрой, то наваринского дыму с пламенем[1139]). Вспомним, например, разительное описание подготовки Чичикова к балу в уже упомянутой выше сцене:

Все постороннее было в ту ж минуту оставлено и отстранено прочь, и все было устремлено на приготовление к балу; ибо, точно, было много побудительных и задирающих причин. Зато, может быть, от самого созданья света не было употреблено столько времени на туалет. Целый час был посвящен только на одно рассматривание лица в зеркале. Пробовалось сообщить ему множество разных выражений: то важное и степенное, то почтительное, но с некоторою улыбкою, то просто почтительное без улыбки; отпущено было в зеркало несколько поклонов в сопровождении неясных звуков, отчасти похожих на французские, хотя по-французски Чичиков не знал вовсе. Он сделал даже самому себе множество приятных сюрпризов, подмигнул бровью и губами и сделал кое-что даже языком; словом, мало ли чего не делаешь, оставшись один, чувствуя притом, что хорош, да к тому же будучи уверен, что никто не заглядывает в щелку. Наконец он слегка трепнул себя по подбородку, сказавши: «Ах ты, мордашка эдакой!», и стал одеваться…[1140] (курсив мой. – Е. Д.).

Время проходит, многое меняется в жизни Чичикова, но внимание к одежде остается во втором томе прежним: