Второй вариант

Савин достал книгу протоколов, новенькую, чистенькую, передал Пантелееву. Тот сначала пробежал записи глазами. Потом сказал:

— Кое-что, конечно, здесь упущено. Но в целом решение сомнения не вызывает.

Савин слушал, как капитан зачитывал первый пункт, длинный, как товарный поезд. В нем перечислялись все документы, которыми должна в своей работе руководствоваться комсомольская организация, и в «их свете» предлагалось «всем комсомольцам повысить личную примерность в учебе, дисциплине, выполнении директивных норм, добиваться на завершающем этапе...». «Завершающий» — это выход с насыпью БАМа на Юмурчен. Только название реки в протоколе было упущено.

Зачитав, Пантелеев спросил:

— Скажите, с чем вы здесь не согласны?

— Почему — не согласен? Все правильно. Но не воспринимается.

— Евгений Дмитриевич, мы с вами говорим на разных языках. Вы считаете, что у вас в части все в порядке с примерностью комсомольцев, изжиты случаи нарушения воинской дисциплины и срыва плановых заданий?

— Не считаю.

— И правильно, что не считаете. Рота Синицына до сих пор в должниках ходит. Сколько в ней комсомольцев?

— Семьдесят восемь процентов.

— Вот видите! Если бы каждый из них показывал примерность, она бы давно была в передовых.

— Рота и будет передовой.

— Очень хорошо. Только не понятно, почему у вас вызывает сомнение этот пункт решения?

— Слова гладкие и привычные.

— Задача в том и состоит, чтобы за привычным увидеть то, что касается каждого из нас, почувствовать личную ответственность за порученный участок дела. И выполнить на своем участке обязывающий пункт решения.

— Но ведь этот пункт даже в голове не задерживается.

— А это уже зависит от степени сознательности комсомольца. И ваша задача, как комсомольского вожака, будить эту сознательность своим страстным словом, каждым мероприятием...

Беседа длилась, наверное, не меньше часа. Савин ловил себя на том, что вдруг соглашался с доводами Пантелеева. На него обволакивающе действовала убежденность, с которой тот объяснял истины вроде бы и азбучные, но и не такие простые. Но тут же Савин внутренне спохватывался и уже понимал, что не верит всей этой кажущейся правильности. Но молчал. Не то чтобы из-за нежелания перечить своему политотдельскому начальнику, скорее, не хотел обидеть его категорическим несогласием, такого опытного и доброжелательного.

— Дневник индивидуальной работы с комсомольцами у вас есть? — спросил капитан.

Ароян говорил Савину про такой дневник, но как-то вскользь, не по-приказному. Предупреждал также, что любой проверяющий будет интересоваться дневником. Но Савин не придал этому значения и не завел дневник, посчитав его делом формальным.

— Нет пока, — признался он.

— Спишем факт на неопытность, — улыбнулся Пантелеев. — Но обязательно заведите. Поговорил с комсомольцем и тут же записал: с кем, когда, о чем...

«Для чего записывать? — хотел возразить Савин. — Для отчета? Для проверяющего?» Но вдруг подумал, что капитан их беседу тоже запишет в свой дневник. От этого Савину стало неприятно. Черт с ним, с учетом индивидуальных бесед! И слово-то заказененное, будто из старого канцелярского архива: «индивидуальных»! «Буду вести дневник, — решил он. — Для формы. Только показывать, кроме проверяющего, никому не стану».

— Просчеты на первых порах бывают у каждого, — сказал Пантелеев и встал, давая понять, что разговор подошел к концу. Положил руку Савину на плечо и, словно ставя точку под официальной частью, перешел на «ты»: — Пооботрешься. Опыта наберешься. На мою помощь всегда можешь рассчитывать... Ну, а насчет прокола с собранием, я не буду его записывать в акт. Мне даже импонирует твоя партизанщина, сам такой был. Главное в любом нашем мероприятии — это организующее начало...

5

«Удивительно, — думал, шагая по тайге, Савин, — одни и те же слова могут иметь в устах разных людей разный смысл». У Пантелеева — организующее начало означает продуманный сценарий, иногда даже спектакль. У Давлетова — подробный план: кому, что и как делать — и все от сих до сих. А у него, у комсомольского работника Савина?..

Минуты ползли и бежали одновременно, складывались в часы. Солнце уже светило в лоб. Значит, по предсказанию Дрыхлина, Юмурчен близко, и их пути вот-вот придет конец. Лиственничник стал погуще, в него то и дело встревали сосенки, радуя глаз зеленью и знакомостью. И, словно ставя точку, объявился поджидавший их Дрыхлин.

— Не слышу песен, отцы-командиры!

— Далеко еще? — спросил Савин.

— Рот на ширину приклада, Женя! Взгляните внимательнее.

Совсем близко Савин увидел избушку на курьих ножках, прикрытую от постороннего глаза березнячком. А внизу лежала закутанная в снежное одеяло река.

— Юмурчен, — сказал подошедший Давлетов.

— Юмурчен, — тихо проговорил Савин.