Второй вариант

Ольга провела рукой по его волосам, он качнулся к ней, уткнулся головой в грудь и замер, услышав, как колотится ее сердце. Она мягко отстранилась. Сняла с него шубу. И вновь заметалась по зимовью ее тень.

Потом они сидели за столом, словно в деревенской избе после работы. Первоначальная неловкость исчезла. Их разделяла черная чугунная сковорода. Савин с удовольствием таскал ложкой со сковороды куски удивительно нежного мяса и спрашивал:

— Как это называется?

— Ешь, Женя, не спрашивай.

— Ну а все-таки? С чесноком, да?

— Сохатиный язык с черемшой.

Подперев щеку ладонью, улыбчиво глядела, как он ест. Так же улыбчиво спросила:

— Я умею быть хорошей женой? — поправилась: — Умею вкусно готовить?

И тут же согнала с лица улыбку, нахмурив густые брови. Он заметил, что выражение ее лица менялось в один миг: вот и хмурь согнала, распахнула глаза.

— Я бы угостила тебя расколоткой.

— А это что такое? Тоже мясо с черемшой?

— Нет, рыба. Мороженый таймень, ленок. Достал из лунки, на лед бросил. А потом расколоть его, как лучину. Получается расколотка.

— Так сырую и есть?

— Ага, с солью. Это полезно. И вкусно...

Сплелось и смешалось необычное с обыденным. Женщина с раскосыми глазами, сохатиный язык, неизмеримость времени и пространства, и тут же печка, как в детстве, семилинейная керосиновая лампа, и разговор о будничных вещах. Семейный такой разговор. И чай, от которого шел запах снега, дыма, брусники и проснувшегося весеннего леса. И Ольгу он знал давным-давно, только совсем в другом облике. Видел ее, одиноко стоящую на берегу большой реки, схваченной первым льдом. Шел густой мохнатый снег, обновлявший землю, менявший лицо берега, кустарника, дальней сопки. И не было нигде следов. Начинался новый цикл жизни, рождался первый день после сотворения мира. Человек еще не придумал колесо и не проложил санный путь к большим городам.

— Я не умею плакать. А когда училась в городе, плакала. Такой хороший снег и стены кругом. Дома улицу сжимают, как два крутых берега сдавливают речку. И красный гремучий трамвай посередине. Побежала на Амур. Забереги уже большие, а вода не дается. Я сказала: «Здравствуй, Эльга». Потому что моя Эльга тоже прибежала в Амур. «Здравствуй, Амака». И увидела, как белка падает, потому что знала, что дядя ушел белочить. Отец тогда совсем худо видел... Тебе скучно, Женя?

— Нет, нет.

— А почему у тебя женское имя? У меня в интернате была русская подруга. Ее тоже звали Женя.

— Это и мужское имя.

— Знаю. Евгений Онегин. Но все равно оно больше для женщины. Мужчина, который его носит, нежный, как женщина, и немного слабый. Нет, нет, Женя. Ты не слабый, ты — нежный... Слышишь, Ольхон тоже со мной согласен.

Снаружи донесся короткий лай и смолк.

— Глупый еще, — сказала она. — Первоосенок. Хорошая собака будет.

— А на кого он лаял?

— Сохатый близко подошел. Тальник тут недалеко. Сохатый кормиться ходит... У меня давным-давно был сохатенок — отец подарил.. Плакса такой был. Вытянет морду, смотрит большими глазами, просит сахару. Я отвернусь, как не вижу. А он губами шевелит и чуть не плачет.

— А где он сейчас?

— Ушел. Кровь позвала. Так одну осень трубил, жалко было. Жену звал себе.

— Ушел и не вернулся?

— Нет. Боюсь, подстрелил кто. К человеку привык, ружья не боялся.

— Оль, а почему ты пошла в охотники? Ты же сказала, что педучилище закончила.

— Учить некого. Почти все ушли с Усть-Нимана. Три дома осталось. В Ургал переселились. Молодые всегда уходят. Четыре брата у меня было. Двоих старших, как отец говорил, духи взяли. Я не помню, маленькая совсем была. Мы жили тогда далеко отсюда, в междуречье. А двое братьев ушли. Сначала в армию, потом в город. Русские жены у них. Третий год домой не едут. Кончаются охотники. Кто отца и дядю заменит?.. Тебе снова непонятно, почему я осталась здесь?

— Понятно. Только я бы не хотел, чтобы ты жила здесь одна.

— Мне хорошо здесь.

— А когда рельсы сюда придут, как охотиться будешь?

— Уйду вверх по Эльге. А может быть, не уйду. Я не знаю, Женя. Когда в Хабаровске жила, только о тайге и думала. А сейчас город вспоминаю. Новый год вспоминаю и своих девчонок в туфельках. И даже мальчишек вспоминаю, хотя мне не нравятся городские ребята. Они очень много говорят. А ты — мало говоришь. Мужчины не должны много говорить... Сегодня я совсем не хочу в город, потому что здесь ты. А завтра в груди дятел поселится...

— Тянет к людям?

— Да. Ты откуда пришел, с Воспорухана?

— Нет.

— Значит, с Соболиной сопки?

— Ты была там?

— Много раз была. Там я черного соболя брала.

Она вздохнула, посмотрела на Савина, будто задала немой вопрос и ждала ответа.

— Ты жалеешь, что БАМ в тайгу пришел? — спросил он.

— Почему «жалею»? Просто понимаю, что надо. Дядя не понимает. Плюется! — Она засмеялась: — Говорит, что законы тайги БАМ нарушил. Говорит: плохой человек завелся на БАМе.

— А как узнать, плохой или хороший?