Второй вариант

Сутки тянулись для Савина медленно и вязко. Еще одну ночь провел он вместе с Генкой. С равнодушием глядел на трех огромных тайменей, попавшихся на искусственного мыша. Лежал на зеленой постели, всем телом чувствуя исходящее от прогретой земли тепло, слушал вдовье кукование кукушки и считал часы, оставшиеся до рассвета. Под утро, когда Генка, нарыбачившись, явился к костру и уселся на лапник, дожидаясь в чайнике бульканья, Савин рассказал ему про зимовье, про встречу с дядей Ольги (Эльги), про хабаровский адрес.

— А чо, — сказал тот, не дослушав, — жены из них верные. Надежные для семейной жизни. Не то что городские. — Помолчал и сказал: — Невтерпеж тебе, чую. Собираться, однако, будем:

С нетерпением глядел Савин на проплывавшую мимо сивую от тумана тайгу. Выползло солнце, разогнало бель и подзолотило деревья. Генка миновал свой родимый Усть-Ургал и причалил ниже по течению, в том месте, где проходила притрассовая автодорога, чтобы Савину быстрее и удобнее было добраться до своего поселка...

Он добрался на первой попутке. До вертолета оставалось еще больше трех часов. Заглянул по пути в штаб, просто так, чтобы потолкаться, потянуть время, забрать газеты. Помощник дежурного протянул ему их целую пачку.

— Письмо вот еще. Женским почерком...

Савин с недоумением вертел в руках конверт, смутно понимая, что почерк ему знаком. Это ощущение вызвало в нем настороженность, какую-то опаску. И, уже выходя из штаба, он понял, от кого письмо. Не распечатывая конверта, быстрым шагом пошел наверх. По знакомой тропинке, мимо того места, где лежал зимой огороженный колышками двухметровый обломок дерева, убивший Ивана Сверябу. Остановился. Все тут заросло, и само место прикрыл куст багульника, отполыхавшего по весне сиреневым цветом.

На самом верху Соболиной сопки присел на поваленное дерево, вскрыл конверт.

«Здравствуй, Малыш!»

Что-то дрогнуло в нем, будто не глазами пробежался по буквам, а услышал въяви давний голос и цокот каблучков по тротуару. Услышал с досадой и с пониманием, что надо остановиться и обернуться.

«Здравствуй, Малыш! Где ты и как ты? Скоро ли закончишь свою стройку века? Я даже завидую тебе, когда слышу: БАМ! Как колокол, который зовет к тебе.

Как ни странно, Малыш, но я не могу отделаться от тебя. И отец тоже, как колокол, гудит. Объясняет, что ты — цельная натура, а я избалованная барышня. А мне это и без него известно. И без его напоминаний не могу забыть тебя. А ведь стараюсь, Малыш. Вчера мы собирались нашим курсом. Кто не смог приехать, прислал телеграммы. А от тебя — ничего. Меня все спрашивают, а что ответить, если сама не знаю. Сидели в «Праге», пели студенческие песни, помнишь, про зачетку?..»

Письмо было длинным. Савин дочитал его до конца, видя между строк, как мается от неуверенности королева в серебряных туфельках. Прочитал, не задерживаясь на строчках, лишь в самом конце запнулся на словах: «Будешь в отпуске, загляни. Думаю, нам найдется о чем поговорить и что вспомнить».

Машинально сложил листок, сунул в конверт. Какой-то миг перед ним еще стояло ее лицо с растаявшими льдинками в глазах. Затем оно расплылось, и где-то вдалеке шевельнулись тальниковые ветки. Гордая сохатиная голова в короне рогов глядела на Савина безбоязненно и грустно. И тут же донесся знакомый голос:

— Иди по моему следу, бойе!