Второй встречный

— Не надо в воскресенье. — Вмешался старший Роггенкамп. — Мы будем благодарны, если Вы пожените молодых в четверг на следующей неделе. — И, наклонившись почти к самому уху старика громким шепотом пояснил: — А мы до тех пор стрясем с брата невесты пристойное приданое. Все-таки, не за кого попало сестру отдает, в собственный дом хозяйкой!

— Это да, да… Дело нужное. — Вокруг глаз храмовника лучиками расползлись морщинки. — Я его с рождения знаю, с ним иначе нельзя, только стрясти, да…

Службу в храме я помню с трудом. Помню только, как отец Арвида передавал храмовнику кошель с просьбой «помолиться во вторник за Его щедрое Величество с Ее Величеством и домочадцами», потом служба, словно во сне, потом, уже в самом конце, храмовник объявил наши с Арвидом имена и все, наконец-то, закончилось.

Когда мы вышли в храмовый двор, там все так же волновалась толпа. Народ, взбудораженный всем происходящим, не спешил расходиться, всем хотелось обсудить последние новости. Теперь, когда бургман и храмовник не стояли за нашей спиной, в общем хоре поздравлений отчетливо можно было различить и радость за нас, и надежду (вот он, живой пример королевской щедрости, исполнившаяся мечта каждого молодого рыцаря), и откровенную зависть.

— Да это все ведовство! Ведьма она, вот и весь разговор! Как и ее сестра — все они — ведовское племя!!! — Ну вот, теперь к зависти прибавилась еще и явная злоба. Люди, опешив, расступались, пропуская к нам фру Петерсен.

Вдова небогатого рыцаря, она давно оставила хозяйство на сына с семьей, а сама доживала век в домике, который купила в поселении за вдовью долю. Поговаривали, что сын и невестка при покупке дома, на радостях, щедро добавили еще и от себя, чтобы уж точно хватило. Фру Петерсен недолюбливали в поселении за злобный нрав и длинный язык, но сама она считала себя чуть ли не второй дамой после фрау фон Хагедорн. А все потому, что ее младшая сестра когда-то сделала очень удачную партию, сменив нашу Анну в качестве хозяйки зажиточного Блитерстерпа.

Я почувствовала, как Арвид сжал мои пальцы, готовясь достойно ответить старой сплетнице, но его опередила мать.

— Ты, Хедвиг, всегда была горазда языком молоть. — Голос матери был спокойным, полным достоинства и, возможно, оттого притягивал слушателей гораздо больше, чем дурные вопли. — С твоих речей и раньше никому еще поумнеть не удавалось, а теперь, похоже, и вовсе из ума выжила. С каких это пор всякая дурная баба порядочную семью в чем-попало обвиняет? Докажи, если можешь, да в храме, перед Творцом и при храмовнике! А если тебе в храме сказать нечего, то и вне храма грош цена тебе и твоим речам.

— И докажу! — Взвилась старая Хедвиг. — Я докажу! Мне и храмовника не надо, думаешь, я не знаю, что он с твоим старым вместе выпивал?

Не знаю, что ответила бы мать, храмовник и правда был старым отцовским другом. По поселению ходили слухи, как я теперь понимаю, отнюдь не беспочвенные, что то ли брат, то ли племянник старика был обязан отцу жизнью. Но тут уже не выдержал кто-то из рыцарей, стоящих рядом.

— А и правда! Пошли в храм! С каких это пор почтенную рыцарскую вдову и честную невесту королевского рыцаря можно голословно обвинять в таком?! Пусть доказывает в храме, иначе нет веры ее словам!

— Да, такие слова надо или подтверждать перед Творцом, или не говорить вообще. — Степенно согласился вышедший на шум (или вовремя кем-то приведенный) храмовник. Он сурово хмурился, недовольный возникшим скандалом. Ведовство считалось в королевстве серьезным преступлением, поскольку, в отличие от магии, влияло не на окружающий нас мир, а на душу человека, позволяя принудить кого-либо к противным ему действиям. К ведовству относили любовную магию, внушение мыслей, наведение болезней и прочее.

В нашем поселении ведовских процессов не было уже лет сто, если не больше. С тех пор, как прадед нашего короля особым указом вывел ведовство из Уголовного Права и создал особое Право Магическое. Тогда и запретили судить за ведовство на местах, а велено было всех, в ком храмовник или бургман заподозрят ведуна (ведунью), отправлять в ближайший окружной город. Там уже опытные маги разбирались, отличая колдовство от ведовства, неосторожное слово от злого наговора, а причиненное зло — от обычного бабьего навета. Мне же, хотя я и понимала, что свалившееся на меня счастье и, как оказалось, еще и богатство, не могут не вызвать зависти, оставалось только надеяться, что до такого позора как Магический суд дело не дойдет.