Второй выстрел

Я не сразу сообразила, кого он имеет в виду. Потом меня осенило: Лукас говорит о Симоне, а не о свежей покойнице — жене. О маленькой Симоне, видевшей, как он убил человека, которого она считала своим отцом.

— Я бросил все, — продолжал Лукас, всхлипывая. — Все, что у меня было, все, чем был я, — чтобы стать им. — Впервые отвращение и ненависть к себе прорвались сквозь безупречный фасад новой жизни, собственноручно им построенной.

В ночном воздухе уже слышался далекий вой мчавшихся к нам сирен, но Лукас, похоже, их не слышал. Я посмотрела на Шона. Он покачал головой.

— А ей всегда было мало. — Лукас уставился сквозь грязное лобовое стекло на тело жены. — Она взяла все, что я мог дать, и требовала еще. Я так старался ей угодить. А ей всегда было мало…

Снова пошел снег. Крупные хлопья неторопливо слетали с неба и с небрежным изяществом ложились на все, к чему прикасались. Они уже покрыли голову и плечи Розалинды белым кружевным саваном.

— Лукас… — начал Шон, но тот решительно покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Не зовите меня больше так. Я провел бог знает сколько лет, пытаясь быть тем мужем, о котором мечтала Розалинда. А потом она забрала последнее, чем я дорожил в этой жизни. А сегодня я понял, что был ей и не нужен вовсе, ведь так?

Он стряхнул оцепенение и посмотрел мне прямо в глаза.

— Я нашел ее, сдернул ленту с ее рта, и знаешь, что она сказала мне первым делом?

Я выжидательно молчала, и он окинул меня взглядом с головы до ног. Горечь, злость и раскаяние исказили его лицо до неузнаваемости.

— Она сказала, что ты женщина и наполовину труп, но тем не менее в тебе вдвое больше мужского, чем когда-либо было во мне. Поэтому я наконец решил стать холодным, жестким, безжалостным подонком ее мечты. И застрелил ее.

Эпилог

Через три месяца после того, как меня ранили, мы с Шоном прохаживались по пустой квартире в Верхнем Ист-Сайде, в Нью-Йорке, прислушиваясь к эху наших шагов по полированному дощатому полу.

Я уже ходила без костылей, но все еще опиралась на правую ногу немного сильнее, особенно когда уставала. Интенсивная физиотерапия и почти ежедневные занятия в спортзале постепенно приближали меня к прежнему уровню физической подготовки, но — как и предсказывал хирург в больнице — мне предстоял долгий путь назад.

— Что скажешь? — спросил Шон, когда я подошла к одному из высоких окон. Если встать на стул и посмотреть в сторону, хорошенько прищурившись, из просторной гостиной можно было увидеть Центральный парк. Одно только это обстоятельство по идее должно было бы добавить к арендной плате как минимум лишнюю тысячу долларов в месяц.

— Она прекрасна, — откликнулась я. — Но ты уверен насчет всего этого?

Шон пожал плечами. Он был одет в тот же темный костюм, в котором явился на памятную встречу с Харрингтоном и Симоной в Лондоне. Июнь выдался жаркий, градусник показывал выше тридцати, но Шон как-то ухитрялся выглядеть свежим и подтянутым. Он положил руки мне на плечи и развернул меня к себе.

— А ты-то уверена? — мягко спросил он. — Предложение Паркера Армстронга о партнерстве слишком заманчиво, чтобы от него отказываться, но я откажусь тут же, если ты не готова поехать со мной. Жить здесь. Без тебя я не смогу, Чарли. Без тебя мне это не нужно.

Я ответила не сразу, отстранилась от Шона и снова повернулась к окну. Я еще не достаточно отошла от дела Лукасов, чтобы определиться с дальнейшим. Что касается закона, я была вне подозрений. Мощная команда юристов Паркера Армстронга об этом позаботилась.

В конце концов, подчеркивали они, я только-только начала поправляться после ранения. Хирург с идеальной улыбкой поверить не мог, что на столь раннем этапе восстановления я прошла через здание, застрелив по дороге двух мужчин. Нужна поистине несокрушимая воля, сказал он, чтобы с такими травмами совершить то, что совершила я. Но в глазах его при этом таились грусть и разочарование. Мол, не для того он приложил столько старания, энергии и знаний к моему лечению, чтобы я вместо благодарности помчалась убивать людей.

Мы с Шоном прилетели обратно в дождливый Хитроу, и я принялась собирать по кусочкам мою прошлую жизнь. Я упорно работала над своей реабилитацией, как будто если люди перестанут замечать физические последствия, то и не увидят, в какое чудовище я превратилась. Я — персонаж детских кошмаров. Одним своим видом я способна довести до истерики маленькую девочку, за которую с радостью отдала бы жизнь.

Я не видела Эллу с того дня в магазине амуниции, когда убила преступника, державшего ее на руках. Детские психиатры объяснили мне, что будет лучше, если она никогда не встретит меня снова. Мой образ навсегда был связан с такими кровавыми ужасами, о каких дети ее возраста даже знать не должны, не то что видеть. Одно только упоминание моего имени, добавляли они, причиняет ей невыносимые страдания. Что, в свою очередь, причиняло невыносимые страдания мне, но я им этого не сказала.