Второй выстрел

Бросив случайный взгляд на реку, я заметил выше по течению того же забавного рыбака, который поставил свой стульчик за изгибом реки, где он имел шанс остаться незамеченным мною. Он опять сосредоточенно удил на мелководье, уставившись на свой дурацкий поплавок. В тот момент мне совершенно не хотелось видеть других людей (этот рудимент животного инстинкта, доставшийся нам, без сомнения, от наших предков-обезьян, возможно, свидетельствует о том, что они не отличались общительностью). Поэтому я встал и скрылся за следующим изгибом реки. Обходя его, я оглянулся назад. Рыбак поспешно собирал свой нехитрый инвентарь.

Не требовалось даже большой остроты ума (которой, смею надеяться, я обладаю), чтобы понять — за мной следили. Я был "под колпаком".

Что ж, этого следовало ожидать. Я не хотел, чтобы это досадное обстоятельство помешало мне продолжить моцион, который мне явно требовался. Я завершил прогулку к побережью, посидел на берегу пару минут, украдкой бросив взгляд через плечо на вершину скалы, и отправился обратно в имение завтракать.

Вымыв руки в ванной, я случайно обнаружил, что у меня нет чистого носового платка, и отправился за ним в свою комнату. Прядок в мелочах — это одна из моих слабостей (если можно так назвать столь полезную привычку), поэтому, где бы я ни останавливался, я всегда хранил свои платки и чистые воротнички в одном и том же ящике комода, а именно в правом верхнем: платки аккуратной стопочкой справа, мягкие воротнички — в остальной части ящика спереди, а крахмальные воротнички — за ними. Теперь же, открыв этот самый ящик, я сразу заметил, что один жесткий воротничок лежит впереди, в следующий момент я обнаружил, что стопка носовых платков, которую я неизменно укладываю параллельно стенкам ящика, была немного сдвинута вбок.

Сначала я решил было, что любопытная горничная поинтересовалась содержимым ящика. Затем я почувствовал укол подозрения и быстро проверил остальные ящики. Сомнений не было — все в них было слегка, но все же заметно смещено. Кто-то рылся в моих вещах.

Сам не знаю почему, но меня внезапно охватило острейшее, до дрожи в коленях, чувство тревоги, а во рту вдруг пересохло. Я отлично знал, что делал и что не делал, и рассудком понимал, что, сколько бы полиция не рылась в моих вещах, это не может мне повредить: разумеется, ничего компрометирующего они там все равно не могли бы найти. Впоследствии было довольно поучительно вспоминать, как слепой ужас на мгновение вытеснил сознание и логику и как на одну-две секунды врожденный подсознательный страх перед полицией полностью сковал меня.

Через минуту я взял себя в руки и спустился к завтраку.

После еды я воспользовался случаем, чтобы расспросить Джона об утренних новостях.

Оказалось, что инспектор попытался проследить путь Эрика от той поляны, где мы его оставили, до места, где он был обнаружен, по безрезультатно. Дождя не было уже целую неделю, и поэтому земля была твердой. Никаких следов не осталось, и даже тот след, который я предположительно оставил, когда перетаскивал Эрика с центра поляны во время спектакля, тоже был едва различим. А смятая трава, сломанные стебли папоротника и тому Подобное в изобилии были везде вокруг, как на тропинке, где лежал Скотт-Дейвис, так и на маленькой поляне. Инспектор с отвращением заметил, что все выглядит так, будто здесь успело потоптаться стадо коров, а Джон смутил его, ответив, что как раз оно здесь и потопталось, поскольку коровы ходят на водопой к реке и в жаркие дни обычно проводят некоторое время в тени на берегу, блуждая по окрестностям. Инспектор тут же прекратил поиски улик. Итак, получилось, что полиция даром потратила все утро у реки (и не только там, подумал я, вспоминая беспорядок в своем комоде).

Вероятно, мне следовало упомянуть, что первая половина утра ушла на опрос домашней прислуги, но Джон считал, что от нее вряд ли можно было услышать что-то ценное для следствия. Только позднее я узнал, насколько далеко от истины было это предположение.

— А как там де Равель? — спросил я. — Все в порядке?

Джон кивнул.

— Судя по всему, да. Они с женой прошлой ночью спали в разных комнатах, и, конечно, так будет и дальше. Но, по словам Этель, опасаться нечего. Она вчера вечером тактично поговорила с Сильвией, и та ей доверительно рассказала, что они с мужем уже давно поговорили начистоту, и его гнев был обращен против Эрика, а вовсе не против нее.

— Довольно странно, — прокомментировал я.

— Не думаю. Вспомните, де Равель француз, а им свойственно преклонение перед истинной любовью. Сильвия откровенно сказала ему, что страстно любит Эрика, и он тут же ей все простил. Думаю также, что для него было настоящим ударом узнать, что она любит не его самого, но вы же знаете, он всегда возводил ее на пьедестал, поэтому все, что бы она ни сделала — даже измена, принимается им беспрекословно.