Второй выстрел

Эта перемена меня и самого удивила. Конечно, эта Ольга не имела ничего общего с той, которую я привык видеть раньше. Эта Ольга была тихая, заплаканная и напуганная. Весь лоск куда-то соскочил, повелительные интонации и уверенные манеры куда-то подевались. Но человек-то ведь остался… Я вдруг с изумлением обнаружил, что не испытываю к ней никаких чувств, кроме, разве что, жалости… Выходит, я был влюблен не в нее, а в эффектную оболочку? Ведь это примерно то же самое, что влюбиться в Одетту, а потом разлюбить ее лишь за то, что дома она ходит без пачки и моет посуду… Получается, что я был круглый дурак!.. Ну да ладно, не в этом, в конце концов, дело… И все же я чувствовал себя с ней повязанным и не мог не откликнуться на призыв о помощи. Расстановка сил полностью переменилась. Раньше я был для нее ребенком, сопливым воздыхателем, которого не стоило воспринимать всерьез. Теперь я словно внезапно повзрослел, а она превратилась в ребенка. Бог ты мой, как я был бы счастлив каких-нибудь несколько дней назад!..

Между прочим, когда я к ней ехал, я еще этого не знал. Я хочу сказать — не знал, что на самом деле я ее не люблю. Я думал, что просто отупел от пережитого потрясения, а увижу ее — и все встанет на свои места. Я даже извлек по такому случаю из шкафа новую рубашку… А на самом деле, все это один только морок. Петух прокричал… и все.

Итак: она позвонила, и я к ней приехал. Тетки не было дома, и никого из посторонних тоже не было. Ольга вышла мне навстречу в темно-коричневом платье с глухим воротом, хотя было довольно жарко, страшно бледная, с распухшими веками. Не говоря ни слова, она взяла меня за руку и повела в «диванную». Окна были почему-то плотно зашторены, над диваном горело бра. На диване лежала обложкой вверх раскрытая книга. Я бросил на нес взгляд — это был «Фауст». Ольга и Гёте — это как-то плохо совмещалось, что-то тут было не так… Я перевел взгляд на Ольгу.

— Почему ты так смотришь? — спросила она после секундной заминки. — Из-за книжки? А я все читаю, читаю… Хочу понять…

— Что понять? — замирая, переспросил я.

— Он получил открытку, — сказала она вместо ответа. — Ты знаешь?

— На «Фауста»? Знаю, — сдерживая нервную дрожь, проговорил я.

— Ну вот… Знаешь, он ведь был у меня в тот день… в последний… перед театром, — сообщила она без тени смущения и вообще безо всякого выражения.

Я промолчал.

— Он нервничал… — продолжала она. — Он очень нервничал. Швырнул эту открытку на стол и сказал: «Намекают, что я связался с дьяволом! Так оно и есть! Вызвал черта из преисподней, выпустил джинна из бутылки… Только вот кто намекает? Те или другие? Зря беспокоятся! Как выпустил — так и загоню обратно!» Знаешь, — она подняла на меня сухие, воспаленные глаза, — у него была привычка говорить как будто со мной, а на самом деле — с самим собой. Он при мне думал. Сидел рядом… после всего… и рассуждал вслух. Или когда мы гуляли…

Насчет «после всего» можно было и помолчать. Но я сказал себе, что не стоит обращать внимания — теперь это уже не имеет значения. А вот насчет черта — или джинна — как раз имеет…

— Погоди, — сказал я. — Ты говоришь: «черта из преисподней», «джинна из бутылки»? Это что же, выходит, он сам был с ними связан, с этими асфомантами? Так, что ли?

— Похоже на то, — кивнула она. — Знаешь, об этом ведь поговаривали. Я много раз слышала, в разных местах… Однажды Юра с Андреем это обсуждали — здесь, у меня. Конечно, когда меня не было в комнате. Я случайно услышала. И тебя тогда тоже не было… А помнишь, в другой раз они говорили: кто-то ими командует — кто-то умный и знающий…

— Ничего себе… — пробормотал я. Может, кто и был в курсе, но для меня это была полная неожиданность. — Ну хорошо, допустим… А открытка — от кого? И зачем? Сообщить ему, что он связался с дьяволом? А то он сам не знал! Знал, как видим. Предостеречь? Напугать?

— Не знаю… — она горестно покачала головой. — Вот я и читаю, все читаю и читаю… Думала — вдруг пойму… А толку никакого… И знаешь что? — она широко раскрыла глаза и почему-то перешла на шепот. — Я боюсь!

— Ты? — удивился я. — Чего ты боишься?

— Мне кажется, меня тоже убьют…

— Да ты что?! — я пришел в полное изумление. — Ты-то здесь при чем? Это же политическое убийство! Никакого отношения…

— Ты что, Володя? — она посмотрела на меня с удивлением. — Ты что, забыл?

И вправду забыл… Я забыл, что история со вторым выстрелом, которую следственным органам, между прочим, на удивление долго удавалось хранить под спудом, на днях все же стала достоянием публики и распространилась с неслыханной быстротой. Конечно, и Ольга об этом узнала. Так что разговоры про политическое убийство не успокаивали. Это я настолько погрузился в размышления об отце и асфомантах, что о втором выстреле почти забыл. И вообще — я как-то не до конца в него верил, что ли…

— Предчувствие у меня… — прошептала она. — И тут… про эту… про Гретхен… — она указала на книгу.

«Здрасьте, пожалуйста — Гретхен! — пронеслось у меня в голове. — Ни за что не поверю, что отец у нее был первый! И вообще — что за бред! При чем здесь Гретхен?!»