Второй

В школе и институте как-то обошлось без особой ругани. На работе я вообще псих-одиночка, разве что сам на себя орать мог. Кто на меня кричал, так это Ольга. Но когда она меня так воспитывать пыталась, я словно отключался и вообще ничего не воспринимал. И до нее тоже в конце концов дошло, что со мной проще нормально поговорить, чем выяснять отношения на повышенных тонах.

То, как выносил мне мозг Егор Петрович, — надо было и видеть, и слышать. Если убрать все нецензурные слова и оставить только то, что можно печатать в книгах для детей, получилось бы следующее: какие мы со Вторым «нехорошие» люди. Причем, ладно, Второй. Но я-то.

И о том, что «я- то…» было произнесено раз пятнадцать за три минуты монолога. Потому, что диалогом нашу беседу назвать было трудно.

Старик приехал, понятное дело, не один. С арийцем Куртом, еще с пожилой тучной женщиной, оказавшейся фельдшером, и двумя незнакомыми ранее, но очень похожими на Второго мужчинами.

Закончилось все печально. Мне приказали- именно приказали- собрать вещи и ждать в «Тойоте» старика. А вот Второго увезли куда-то на машине Курта.

Я сидел на заднем сиденьи, прижимал, как спасательный круг, рюкзак к груди и думал только о том, чтобы меня за все хорошее не высадили посреди поля.

Петрович сам сел за руль. А ко мне на сиденье и с одной, и с другой стороны от дверей подсели мордовороты.

— Бить будете? — спросил я, наконец, у Старика.

— Не помешало бы. Ты из-за дурости чуть пулю в голову не поймал. Обоих выпороть ремнем по заднице. Мальчишки.

Мне стало стыдно. Во-первых, это все действительно из-за меня. Второй мог самостоятельно проверить территорию и вернуться. Нет. Надо было упросить взять на разведку. Может, если бы меня рядом не было, ничего и не случилось? И мужик этот не начал бы стрелять, и Второй бы ему руку не сломал. И был бы Второй цел-целехонек, сидел бы на диване и сериалы смотрел. Мексиканские, про любовь. Стоп, — остановил я свою богатую фантазию на самом интересном месте…

Больше со мной не разговаривали. Попытался привлечь внимание покашливанием, но один из верзил, тот, что сидел справа, весьма ощутимо ткнул кулаком под ребро и я успокоился.

Ехали долго. За город. Сначала по хорошей шоссейной дороге, после свернули на какую-то «просеку»- узкую, почти тропинку через лес, а после, как — то неожиданно свернув два раза на право и налево, уперлись в высоченный — под три метра — кирпичный забор.

Сначала из машины вышел старик. Чем-то пискнул, звякнуло, и в сторону отошла целая секция ограждения (тайный вход, осенило меня). И только после того, как этот ход открылся полностью, весьма оперативно и быстро из машины вывели меня. То, как мы добежали до входа в… особняк (ну, или очень масштабный дом, рассмотреть по-лучше не дали) — напоминало эвакуацию американского президента после покушения. Меня прикрывали со всех сторон. А Старик, похрамывая, но достаточно быстро шел впереди готовый, типа если что, принять удар на себя.

В холле, который больше спортивный зал размерами напоминал, мы не остались. Промаршировав через все помещение, уперлись в тяжелую кованную дверь.

Старик открыл ее, остановил нашу процессию жестом и так же жестом заслал одного из телохранителей вниз по лестнице. Дверь внизу вела еще и в подпол. Охранник сбросил с плеч тяжелую кожаную куртку, достал из заплечной кобуры пистолет и, словно в американском боевике, бесшумно, почти на цыпочках, спустился по лестнице. Мы ждали. Я, похоже, даже старался не дышать. Как-то сильно нервировали подобные танцы.

— Чисто, шеф, — услышали голос из подвала.

Петрович чуть подтолкнул меня, велел спускаться первым.

Мне что, и здесь под землей жить придется?

Под землей, во-первых, оказалось намного глубже, чем я думал сначала, а во-вторых, реально можно было жить. Это — не Берлога Второго. А минимум бункер Гитлера. Ну или Сталина. Или еще какого-нибудь очень богатого чудака, помешанного на роскоши и безопасности.

Как бы так сказать — подвальным помещением, похоже, занимался какой-то знаменитый дизайнер, ибо все — начиная от кантика на потолке, рисунка на обоях и даже цвета люстр, было сделано в едином цвете и единой концепции.

Я стоял посреди этого великолепия и смотрел по сторонам, как баран на новые ворота.

Егор Петрович занял место в одном из темно-бежевых кресел с тисненым золотом рисунком на хорошо выделанной коже, отослал телохранителей проверять периметр и предложил мне присесть и чувствовать себя как дома.

Как же. Как дома. Если в Берлоге Второго стены давили серостью и унынием, то здесь меня оглушило роскошью. Я с трудом заставил себя присесть на краешек дорогого, изысканно сделанного гнутого стула. Было бы местечко попроще — присел бы там, но оставался только диван, о стоимости которого без суммы минимум с четырьмя нолями не думалось.

— Начинаю разбор полетов, — сказал Старик.

Мне, наверное, полагалось встать по стойке смирно и сказать: — «так точно». Но я продолжал с тоскою давить сиденье.

— Со Вторым более-менее все в порядке. Рану зашили, обработали. Справится. Не в первый раз. О нем — разговор окончен.