Вторжение

— Ну, далеко не всё, — уточнил он. — Например, я не смог уговорить Ч. Ф. отказаться от своих замыслов — даже предлагая амнистию.

— У них есть понятие о гордости, — мрачно возразила она. — Они не сдадутся, пока не победят… хоть в чём-то. Но в чём? Смех, да и только. Три чёрных физиономии в окружении белых лиц, восседающих за двумя большими дорогими столами. Господи, да это ровным счётом ничего. — Она с горечью посмотрела на него, буркнув что-то невнятное. — Понимаете, мне должно было бы быть стыдно, что явилась сюда с просьбами. Будь у меня отвага Данни Смита, я бы сказала — да пошли к чёрту и вы, и вся остальная бел… ну, белые люди — и уйти отсюда. Почему бы и нет? Пусть льётся кровь. Рано или поздно это всё равно случится. Какая разница? Сейчас или через десять лет.

Он молча смотрел на неё, пытаясь подобрать ключик к этой маленькой женщине, полной яростного напряжения. Видно, как мучительно тяжело даётся ей верность своим взглядам, но в чём источник её силы и её напора?

— Так почему же всё-таки вы оказались здесь? — тихо спросил он.

— Потому что меня попросил Альфред Николет, — сказала она. — Он умница. Лучший из нас.

— Я понимаю. — Он снова погрузился в молчание, не столько думая, сколько опасаясь спровоцировать её на новую вспышку. Она была воплощением того заряда взрывчатки, о котором говорил генерал Хильдебранд, с сотней бикфордовых шнуров. — И если я всё же смогу договориться о чёрных членах правления в «Эмпайр» и в профсоюзе водителей в дополнение к университету для чёрных, то, насколько я понимаю, вы с Николетом убедите чёрных граждан не следовать за призывами Даниела Смита? — Он тщательно подбирал слова.

— Да.

Они молча сидели, глядя друг на друга, словно прикидывая, что у каждого за пазухой. Рэндалл понимал, насколько высоки ставки. Если он откажется играть в эти игры, и если таинственного неуловимого Данни Смита не поймают через несколько часов, он может кинуть мессианский клич к Гамалу, который потрясёт страну и повлечёт за собой груды трупов. Но если он согласится, и давление на «Эмпайр» и профсоюз завершится успешно, то страна может сказать, что Фил Рэндалл ушёл в кусты при первой же угрозе со стороны чёрных, которые его избрали. И если он уступил однажды, то скажут, что он будет это делать снова и снова. Она сказала о брошенной кости. О сухой обглоданной кости. Брось он её, то потеряет лицо. Что ещё? Но лицо — далеко не последняя вещь в этом доме. Достаточно вспомнить Линдона Джонсона.

Затем он подумал о генерале Хильдебранде и о его рецептах, стерильно безукоризненных — и смертельно опасных.

— Я готов согласиться при одном условии, — сказал он.

— Каком именно?

— Что в течение года правительству не будет выдвинуто никаких условий со стороны Ч. Ф. — Меньшего потребовать он не мог. Он не имел права руководить страной под давлением, чувствуя, что в любой момент может быть предъявлено любое вздорное требование.

— Я не руковожу Ч. Ф., — сказала она. — Я просто рядовой его член.

— А я думаю, что и вы, и Николет пользуетесь большим влиянием. — Он положил ногу на ногу. — Я хочу получить от вас обещание — вы с Николетом сделаете всё, что в ваших силах, дабы в течение года от Ч. Ф. не поступало никаких требований.

— Это большой срок.

— Не такой уж большой. В любом случае, таково моё условие.

— О’кей. Обещаю.

— Хорошо. Будем считать, что мы договорились. Что касается «Эмпайр» и водителей, я попытаюсь.

— Попытаетесь? — Она не скрывала подозрительности.

— Мисс Джонс, — терпеливо сказал он, — что бы вы ни думали, я не могу командовать людьми, которые не работают на федеральное правительство. Я могу только уговаривать их.

— Президент может сделать всё, что захочет.

— Посмотрим. Во всяком случае, я хочу этого так же, как и вы. И я дал вам слово, что попытаюсь. — Он встал. — Где я могу вас найти?

— Я собираюсь остановиться у друзей в Вашингтоне. — Она взяла с кофейного столика свою сумочку и стала копаться в её содержимом. Рэндалл подошёл к письменному столу и вернулся с ручкой и листком бумаги с президентским гербом.

— Спасибо. — Она набросала номер. — По этому телефону. Я буду там, пока не услышу вас.

Он проводил её за высокие французские двери. Она на секунду приостановилась, в первый раз обратив внимание на президентскую печать, вытканную на зелёном ковре. Рассмотрев её, она подняла на Рэндалла глаза, в которых была странная смесь уважения и растерянности.

— Нам предстоит долгий путь, — сказала она.

Рэндалл ничего не ответил, но крепко сжал её предплечье. Он подвёл её к дверям, за которыми тянулась колоннада.

— Я ценю ваше появление здесь, — сказал он. — Да, пропасть очень широка, но, может быть, ещё в наше время через неё удастся перекинуть мост. Во всяком случае, мы должны пытаться.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Нет, у вас не получится. Вы даже не представляете, как я поступила с Данни Смитом. — Она взялась за ручку двери и внезапно её заколотило. — Но придёт день, да поможет мне Бог, и Данни одержит победу… И придёт Гамал, пусть даже нам придётся сжечь этот дом до основания.