Вторжение

У наказного атамана М.Г. Хомутова:

В Феодосии (генерал Жабокрицкий)[169]: Черноморские казачьи пешие №2 и №8 батальоны, резервный Черноморский линейный батальон, Таврический гарнизонный полубатальон, Феодосийская инвалидная команда, Донской казачий №67 полк, Донская батарейная №3 батарея.

По берегу была расставлена постами для наблюдения за неприятелем рота Феодосийской пограничной стражи.

В Керчи: 3-й батальон Бутырского пехотного полка, рота Черноморского линейного №9 батальона, Керченский грнизонный полубатальон, полубатальон Азовского казачьего войска, батарейная №3 батарея 17-й артиллерийской бригады, 5 команд гребной флотилии азовских казаков.

На постах у Керчи стояли Донской казачий №53 полк и рота Керчь-Еникальской пограничной стражи. В Еникале — Черноморский казачий пеший №4 батальон.

Близ Аргина стояли лагерем: три батальона Московского пехотного полка с Донской легкой №2 батареей.

В Арабате (на работах): 4-й батальон Московского пехотного полка.

В Агиб-Эли: Донской казачий №60 полк.

В Кармыш-Келечи: эскадрон лейб-гвардии Черноморского казачьего войска.

Такое расположение войск сохранялось до высадки союзников в Крыму.^{733} 1 сентября 1854 г. пик численности русских войск к началу кампании: местных войск — 19 14 батальона, армейской пехоты — 51 ^ЛА батальона, 17 эскадронов, 27 сотен и 108 орудий. Всего 51 тыс. человек.^{734} Сила внушительная, но не сконцентрированная. Максимум, что князь Меншиков мог сосредоточить у Севастополя в случае высадки неприятеля — 30 000 человек.^{735}

Кроме сухопутных войск, в рапоряжении главнокомандующего имелся личный состав Черноморского флота из флотских, ластовых и рабочих экипажей, чинов морского, артиллерийского и инженерного ведомств, раличных команд и арестантов. Во флотских экипажах было 18 501 чел. (в том числе 416 офицеров, 357 музыкантов и 2729 вольных матросов).^{736}

Поток войск и имущества в Крым нарастал. Скоро дороги в Таврии стали оживленными, а ближе к началу боевых действий — тесными. 21 июля князь отправляет начальнику 16-й дивизии генералу Квицинскому просьбу ускорить прибытие. 28 июля еще раз уведомляет императора о мерах по ускорению марша, которые считает нужным предпринять.

По расчету времени сами войска должны были пройти 200 верст за 5 дней в 5–6 переходов.^{737} Так как примерно столько же могла занять высадка, считалось, что где бы союзники ее ни начали, русские войска успевали сконцентрироваться. Конечно, в этом случае ни о какой заранее подготовленной позиции речи быть не могло.

Все чувствовали приближение войны. «А как стали подходить к Крыму — словно другим ветром пахнуло, каждый рекрут понял, что настало военное время. По харьковской дороге войска стягивались все к армии; обозы, парки артиллерийские, проходили иногда и ночью. Ночлежничали мы уже теснее прежнего».^{738}

До этого времени богом забытые степи Крыма стали оживленным местом. Со всех концов империи в них потянулись обозные фуры. В лагерь приходили новые части. Начались первые конфликты с тыловыми службами, торопившимися нажиться на поставках войскам некачественных продуктов. Потребление их привело к заболеваниям, хотя число больных в сравнении с пораженными кишечными заболеваниями союзниками было незначительным.

Жизнь шла своим чередом. 26 августа А.С. Меншиков посетил Бородинский егерский полк, отмечавший свой полковой праздник — день сражения при Бородино. Поздравив его командира, полковника Евстафия Игнатьевича Веревкина-Шелюту[170]и личный состав, главнокомандующий уехал, оставив собравшихся.

Атак как никакая русская пьянка не может обойтись без конфуза, то он, естественно, состоялся. Послушаем адъютанта главнокомандующего:

«Председателем пира был Кирьяков; подле него сидел старый герой Бородина — отставной слепой генерал Бибиков, живший на Бельбеке в своем небольшом имении.[171] Начались заздравные тосты; провозглашал Кирьяков… Дошла очередь до гостя-ветерана: Кирьяков встал, значительно взглянул на соседа и протяжно, с расстановкой произнес: «Выпьем теперь, господа, за здоровье нашего почтеннейшего гостя… (Бибикова подтолкнули, он встал)… настоящего Бородинца, — продолжал Кирьяков, — и старого… вете-ри-нара!».

Сконфуженный ветеран поспешил опуститься…».^{739}