Вторжение

«А ведь ей помогли умереть, – как-то отстраненно подумал Коловрат, глядя на лежащую в луже крови Евпраксию, – она ведь почти передумала, когда заметила нас. Богом клянусь. И с чего бы ей кончать с собой и сыном? Верно, кто-то ей рассказал про Федора. Да только кто мог знать раньше нас?»

Он вновь посмотрел на толпу и вдруг подумал, что убийца княжны мог быть еще в соборе. Хотя краем сознания воевода уже понимал, что за то время, пока все находились в оцепенении, многие вышли из Борисоглебского собора и растворились на близлежащих улицах. Евпатий все же поднял руку, подозвав Ратишу, и для очистки совести приказал оцепить все входы и выходы. Раздав несколько приказов и установив хотя бы подобие порядка на площади, он заметил, что рязанский князь больше не плачет. Юрий сидел на окровавленном снегу рядом с Евпраксией и наследником, молча смотря перед собой отсутствующим взглядом.

«Как бы умом не тронулся от горя, – начал переживать воевода. – Вот судьба – за один день всю родню потерял. Как мы жить-то будем тогда без князя?»

Но Юрий вдруг поднялся на ноги и повернулся к боярину. Глаза его были сухи. А лицо стало непроницаемым, как у мертвеца, словно он сам только что умер. Чем-то знакомым повеяло на Евпатия.

– Дозволь сказать, княже, – осмелился заговорить с ним первым Коловрат. – Не сама она. Не хотела она, ты же видел. Помогли ей на тот свет отправиться, даю голову на отсечение. Я видел – тень за ней мелькнула.

– Кто это сделал? – спросил Юрий так, что зубы его заскрипели от тихой ярости.

– Не знаю пока, княже, – честно признался Евпатий, – только подозревать могу. Но узнаю. Непременно узнаю.

– Найди их, Евпатий, – тихим голосом приказал князь, – но не убивай. Ко мне приведи. А там уж я сам…

– Конечно, княже, найду, – едва не крикнул Евпатий, глянув на мертвую Евпраксию с наследником, – костьми лягу, а дознаюсь.

– Вели похоронить их как подобает, – приказал Юрий, бросив взгляд на священников, что толпились рядом, не осмеливаясь подойти ближе.

Он вскочил на коня и уже из седла приказал:

– Завтра поутру выводи все войска в поле. Пойдем встречать дорогих гостей на Воронеж.

– Прости, княже, – осмелился перечить в такой момент воевода, – в чистом поле с татарами биться – много людей потеряем.

– Мне больше терять нечего, – отрезал Юрий Игоревич, дергая поводья, и добавил спокойно, взглянув на кровавое месиво из человеческих тел: – Я уже все потерял.

Глава двадцать третья Первая битва

Невидимая стрела просвистела сквозь ветки и, стряхнув снег, с чавканьем воткнулась в ствол коренастой сосны в двух вершках от головы воеводы. Коловрат не успел и глазом моргнуть, как стрела, едва не оцарапав щеку, вошла в мерзлое дерево как в теплую глину. К счастью, лицо Евпатия по бокам было прикрыто бармицей от шлема. Но попади стрела чуть правее – несдобровать воеводе, который как раз сдвинул шлем назад, чтобы рассмотреть получше поле предстоящей битвы.

– Шальная стрела завсегда опаснее, – пробормотал находившийся рядом Ратиша, – ибо ее не ждешь. Ты бы прикрыл чело, Евпатий Львович.

– Да не видать ни черта отсюда, – разозлился Коловрат, потирая щеку, чудом избежавшую раны, – зря я вас так глубоко в лес запрятал, можем не успеть в нужный момент. Надо ближе к краю леса подойти.

– Там дозоры стоят, – успокоил его Ратиша. – Самых глазастых послал, как ты и велел. Ничего не пропустят.

– Глазастых, говоришь? – выдернул из сосны татарскую стрелу воевода и, сунув ее под нос Ратише, вперил тяжелый взгляд в своего помощника. – Ну, смотри, ежели они мне татар проморгают, я их лично ослеплю вот этой стрелой. Коли в живых после битвы останутся.

– Не проморгают, – вновь успокоил его Ратиша, – скоро уже. Чует мое сердце, Евпатий Львович.

– И мое, – кивнул Евпатий, соглашаясь.

Одним движением он отбросил стрелу в снег, переломив.

– Сеча в поле уже долго идет. Скоро должны пойти в обход. Это как пить дать, – добавил Коловрат, все же опуская на свой могучий лоб островерхий шлем с кованым золоченым наносником и зрением[19], что закрывало сразу глаза и нос, а шею сзади и с боков прикрывала бармица из мелких колец. – Не зря же мы им этот проход оставили.

Сказав это, воевода обернулся назад, окинув взглядом свое истомившееся в ожидании воинство – засадный полк из самых опытных рязанцев, которым ему велел командовать Юрий Игоревич. Рассредоточившись по широкой прогалине, прикрытой со всех сторон густым сосновым лесом, стоял отряд из трех тысяч всадников. Каждый был в добротных доспехах, в шлеме, при копье и мече, с притороченным к седлу алым каплевидным щитом. У многих на том же седле болталась и булава с острыми шипами – излюбленное оружие русичей, которым можно было превратить врага в мешок из кровавых костей. Воины сидели в седлах наизготовку, ожидая команды к бою, который шел уже неподалеку отсюда. И хотя многим хотелось перекинуться словечком, сидели молча – как велено, – так что слышен был лишь шелест ветвей да фырканье лошадей, изредка переступавших по глубокому снегу копытами.