– Нет, нет, нет! Он самый обычный! – Она сорвалась со стула; невыразимый ужас просачивался в каждом ее движении. – Ты болен, Роги! Болен от ревности! Не можешь мне простить, что я вышла за Дона и родила ему ребенка! Уходи! Оставь нас в покое!
В отчаянии я тоже начал кричать:
– И долго ты собираешься прятать голову под крыло? Ты прекрасно понимаешь, что я в своем уме и говорю правду! Тебя выдает твой собственный ум!
– Не-е-ет! – взвыла она.
Я махнул рукой. Ваза сирени подпрыгнула и зависла в воздухе. Я послал ее через кухню в раковину, и она со звоном разбилась. В соседней комнате визгливо закричал ребенок. Солнышко накинулась на меня, как тигрица, стиснув кулаки и сверкая глазами.
– Негодяй! Ублюдок! Вон из моего дома!
Я никогда еще не применял к ней принуждения, но тут у меня не было выхода.
Голос ее прервался, она словно окаменела. Если не считать широко раскрытых горящих глаз, лицо ее превратилось в трагическую маску, а рот застыл в беззвучном крике.
В комнате надрывался ребенок, реагируя на чувства матери. Глаза ее молили меня, но я не поддавался. Две слезинки скатились по мраморным щекам. Она смежила веки и медленно опустилась на стул. Прядь белокурых волос упала на лицо. Плечи подергивались от рыданий.
Смысл моих телепатических посланий просачивался в ее мозг вместе с мощным принудительным натиском. Я вышел, взял из кровати Дени, завернул его в одеяльце и, вернувшись на кухню, бережно подал ей. Потом освободил ее ум и попытался вселить уверенность в уме ребенка.
Крик. (Спокойствие.)
Я протянул к нему руку, выставив указательный палец. Глаза Дени все еще были полны слез, но крошечный ротик скривился в улыбке. Голая кукольная ручонка высунулась из-под одеяльца, безошибочно нашла мой палец и крепко вцепилась в него. Я мысленно проговорил:
Между нами вновь воцарилась радужная гармония. Даже Солнышко, видимо, почувствовала это, потому что слабо охнула. Ребенок начал ворковать.
– Тебя зовут Дени, – сказал я.
Он что-то промычал.
– Дени, – повторил я.
Личико осветилось, а ум его отозвался:
– Пытается произнести свое имя, – объяснил я ей. – Язык и голосовые связки в отличие от мозга еще не приспособлены к речи, но умом он понимает, что его зовут Дени.
Солнышко молча покачивала младенца и плакала. Ужас прошел, остались только растерянность и упрек.
– Я вынужден был так поступить, – сказал я, уже не оказывая на нее принудительного давления, наоборот, взывая к пониманию. – Нельзя отворачиваться от очевидного. Это было бы несправедливо по отношению к Дени. Ты должна быть храброй – ради сына. На тебе лежит ответственность за него, за талант, который не идет ни в какое сравнение с нашим. Я думаю, у Дени ум высшего порядка. Если этому гигантскому уму позволить развиться как следует, то твой сын станет великим человеком.
Теперь Солнышко окончательно успокоилась. Ребенок удовлетворенно потянулся и зевнул. Она крепко прижала его к груди.
– Что же мне делать, Роги? Они… они теперь отберут его у меня?
– Ну что ты?! Ради Бога, Солнышко, не бойся ничего! Я сказал, что ты можешь его проверить, но только для того, чтоб самой убедиться. Никто не сможет тебя заставить проводить эксперименты с Дени. Слава Богу, мы живем в цивилизованной стране. Но если бы он был моим сыном…
Она выжидательно глянула на меня.
Я стоял так близко к ней и ребенку, что их комбинированная аура захватила и меня. От нее исходили облегчение и доверие, от него – усиленный вариант гармонической связи, уже испытанной мною в церкви.
– Что бы ты сделал, будь Дени твоим сыном? – тихо спросила Солнышко.
Я услышал свой голос как бы со стороны:
– Люди, проводящие эксперименты по экстрасенсорике в лабораториях, наверняка понятия не имеют, что нужно такому ребенку, ведь они обычные, нормальные люди. А Дени должен воспитывать кто-то ему подобный. Только его отец и я способны общаться с ним на телепатическом уровне, поэтому Дон должен…
Наша умственная связь крепла помимо моей воли. Ребенок ухватился за меня, как прежде ухватился за мать, как дети хватаются за самых близких, самых дорогих.