Вторжение

Отряд уходил все дальше от дороги. Вот и кустарник кончился. На пути — залежное, в муравьиных кочках поле. Идти по нему сейчас опасно, увидят — бросятся вдогонку. Гребенников расположил отряд по канаве. Она удобно защищает, и в случае нападения отсюда можно стрелять, как из траншеи. Лежали долго. Успевшая оттаять земля пахла травой и прелыми листьями.

Немецких солдат никто не видел, хотя со стороны бора не переставали доноситься голоса. И лязгала, гудела дорога, опять по ней тесно, впритык двигались вражеские машины.

Отряд продолжал лежать в канаве. Напряжение, когда боя нет, а чем дальше, тем больше ждешь его, было настолько сильным, что бойцы забыли и про отдых. В вещевых мешках еще были запасы сухарей, кое у кого хранились галеты, консервы, а есть никто не хотел.

— Не понимаю, сколько же тут можно торчать? — спросил Бусыгин.

— И понимать нечего, — ответил ему Костров. — Дотемна переждем и тронемся дальше.

— Да, ничего не поделаешь, друзья, — вмешался в разговор комиссар. Ни в какие крупные стычки вступать нам нельзя… — Гребенников не договорил, но и без слов было ясно, что сейчас главное — выйти из окружения, соединиться со своими войсками.

Полковой комиссар определил обязанности каждого в отряде.

— Вашим командиром будет товарищ Костров, — объявил он и улыбнулся. Ну, а меня прошу оставить на прежней должности. А если кто хочет быть комиссаром, могу уступить…

Веселая усмешка тронула лица.

Под вечер, когда сумерки уже накрывали лес, бойцы собрались в путь. Только теперь их вел старый печник Аверьян, тот, что утеплял землянку Кострова. Встретили его совсем неожиданно в лесу с топором, в первый миг Костров даже не поверил — он ли?

Уже в дороге, шагая рядом с печником, Алексей допытывался, зачем же все–таки пришел он в лес, неужели по дрова в такое опасное время?

— Мне ж в этом лесу каждая тропка знакома, с детства хаживал, ответил Аверьян и, еле сдерживая дрожь в голосе, добавил: — Выводить вас буду… Из беды… Всех выведу, сынки мои.

Аверьян шагал впереди в старом домотканом армяке, подпоясанном веревкой, за которой торчал отливающий холодным блеском топор. Шаги делал небыстрые, но крупные, и бойцы едва поспевали за ним. Они знали, что сейчас он заведет их в гущу леса, укажет безопасную тропку и вернется. Они уйдут, а он останется один; что сулит ему судьба в оккупации, выживет ли, дождется ли того часа, когда вернутся сюда родные люди, — об этом с тяжкой болью думали бойцы, сознавая свою виноватость перед ним.

Аверьян изредка оборачивался и поторапливал:

— Ну–ну, родные, поспешайте. Делов–то у меня теперь!.. Всех надо выводить.

Расстались они на просеке, под шум потревоженного леса.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Негустые, прореженные леса, тянувшиеся по обеим сторонам Минского шоссе, в октябре полнились разным людом. Изнуренные частыми бомбежками, лишившиеся дорог, пробирались на восток через леса беженцы, несли на себе, а некоторые волокли на тачках второпях взятые пожитки, укутанных грудных детей, плетенки и полотняные сумки с продуктами. Часть беженцев, измотав себя на полпути, оседала в удаленных от шоссе деревнях, а иные все еще продолжали идти, лишь бы только не увидеть, как говорили они, поганых германцев.

Среди выходивших из окружения много было военных разных рангов и положений — опасность никого не щадила, всем одинаково угрожала. В этих сложных обстоятельствах, когда никто и ничто уже не могло повелевать даже военным человеком, оказавшимся, в сущности, вне приказа, один на один со своей совестью и убежденностью, люди вели себя по–разному. Если в условиях боя приказ имел силу закона, повинуясь которому боец преодолевал страх и бросался в атаку, то сейчас никто не мог удержать и заставить человека поступать вопреки его воле и внутреннему побуждению. Но какая же сила владела человеком, очутившимся вне части, нередко без командира, и что толкало его вести себя так, а не иначе, совершать поступки хорошие или, наоборот, дурные, низкие, ради спасения своей жизни?

Для одних, людей с чистым сердцем, этой силой были неутраченная вера в победу, чувство достоинства советского человека перед чужеземными завоевателями, сознание долга непременно вернуться к своим, перейти через линию фронта незапятнанным, с гордо поднятой головой. И те, в ком жила эта сила, добровольно шли сквозь все опасности. И таких, попавших в окружение, было много, очень много. Они пробирались через леса под носом у немцев, пробирались в военной форме с оружием, бросая вызов врагу и не боясь смерти.

Но попадались и такие, которые в первый же день, как только почуяли угрозу окружения, закопали в землю партийные билеты и иные документы, а вместе с ними и свою честь, переоделись в невесть где найденное тряпье.

Разных этих людей часто видели бойцы отряда и, относясь к одним доброжелательно, принимали их в свою группу, к другим, напротив, питали отвращение и презрительно называли шкурниками или паникерами.