Вторжение

А квадраты колонн все наплывали и наплывали со стороны Манежной площади. Бойцы, одетые в белые полушубки, в белые валенки, шли валко и, подходя к трибуне, разом вскидывали головы, смотрели, не моргая, на Мавзолей, точно хотели проникнуть взором сквозь толщу темно–красного гранита, увидеть родное лицо Ленина, и шли дальше, исчезали в снежной мгле, будто там, в беснующейся метели, был уже фронт… В этом движении притихших, хмурых, почти мрачных людей угадывалось, что не сегодня–завтра свершится большой, трудный, по неизбежный перелом в войне.

Кострову уже чудилось, что идет он рядом с ними, сквозь пургу, в наступление… "А будет ли оно — наступление?" — вдруг усомнился он, зная, что фашистские войска предпринимают отчаянные попытки взять Москву.

Следом за пехотой двинулась, загромыхала по площади техника. Свирепо урчали танки, высекая гусеницами искры, колыхались стволы гаубиц, бесшумно катились реактивные минометы — наверху, на рельсах, лежали длинные снаряды с металлическим оперением, готовые вот–вот взлететь.

Прямо с Красной площади колонны уходили на фронт. Все двигалось туда. Все катилось лавиной. "Фронт, фронт!" — отбивали тысячи ног по брусчатке. "Фронт, фронт!" — цокала копытами конница. И когда прошли последние войска, на опустевшей площади еще долго слышались отзвуки этой литой поступи.

…После парада Алексей Костров, побродив по улицам Москвы, поехал до ближайшего контрольно–пропускного пункта, чтобы отсюда на перекладных добраться в расположение дивизии. Ждать пришлось долго. Через контрольно–пропускной пункт, не задерживаясь, двигались колоннами части. Костров уже начинал мерзнуть, то и дело обращался к девушке–регулировщице, чтобы она посадила на попутную машину. Подошел бензовоз, и Алексей, узнав у водителя, что ему по пути, уже полез наверх, как регулировщица потянула его за полу шинели:

— Куда тебя несет! Бензин же… Вспыхнуть можешь.

— Это с вами скорее случится!

— Было бы от кого! — съязвила девушка.

Подкатил "газик" — вездеход. Из кабины высунулся остроскулый полковник в новенькой, прямо с иголочки, шинели. Он спросил регулировщицу, как удобнее проехать в Сходню. Девушка, проверив документы, объяснила, но вдруг спохватилась и подняла красный флажок.

— Эй, товарищ, — крикнула она Кострову, — вам же в Сходню! — И начала уговаривать полковника, чтобы тот довез лейтенанта, как она заметила, в полной сохранности.

— Насчет сохранности не ручаюсь… — отшутился полковник. — А в машине место найдется.

Не успел лейтенант протиснуться на заднее сиденье, как полковник поинтересовался, кто же его ждет в Сходне.

— Бойцы ждут, товарищ полковник, кроме никого…

— Кто же вами командует, если не секрет?

Костров неопределенно пожал плечами и с той же неуверенностью ответил:

— Кого пришлют — не знаю. А раньше дивизией командовал Гнездилов.

— Гнездилов, говоришь? — глухо переспросил полковник и прищурился, рассматривая лейтенанта.

Чувствуя себя неловко под его колючим взглядом, Костров пояснил:

— Был такой Гнездилов, все больше муштрой занимался, а как в пекле оказались, чуть и весь штаб не накрыли. Сам–то безрассудно погиб.

— Вон как… — Полковник тяжело вздохнул. По выражению его лица и словам, в которых чувствовалось явное волнение. Костров начинал догадываться, что этот в новенькой шинели полковник едет в его родную дивизию или раньше что–то слышал о ней. Но узнать не посмел, пока наконец сам полковник не заговорил:

— Зовут–то вас как?

— Алексей Костров.

— Вы давно в этой дивизии?

— Еще до войны служил, — ответил лейтенант и добавил с огорчением: Не везет нашей дивизии. Гнездилова убило. А до него комбриг был, посадили.

— Вы помните этого комбрига?..

— Това–а–рищ… Шмелев!

— Вот и повстречал родню…

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Пока ехали московскими окраинами, Шмелев глядел и глядел в слезящееся ветровое стекло, находя в облике города тревожную строгость. Стены домов, некогда ласкавшие глаз белизной и опрятностью, были обезображены рыжими, зелеными, дегтярно–темными пятнами, пожарное депо с каланчой издали было похоже на жирафа, который словно бы пытался дотянуться и лизнуть висевшую в небе колбасу аэростата. Окна домов залеплены крест–накрест бумажными полосами.

Дорога, уходящая на север от Москвы, была запружена потоками техники, людьми. Суматошно сновали по ней машины; лязгали цепями полуторки, груженные патронными ящиками, дощатыми клетями, в которых, как откормленные поросята, лежали снаряды и мины.

Со стороны же фронта, с позиций тянулись повозки, в которых лежали раненые. Несмотря на холод, они держали на весу забинтованные руки.

"Товарищи… Кровь отдали, — думал Шмелев. — Война есть война. Но сколько ее пролито напрасно. Ведь если бы мы как следует подготовились, война могла бы обернуться иначе. А вот теперь… у ворот Москвы…"