Вторжение

Не суждено было Игнату пожить и со второй женой. Через три года при новых родах скрючили Пелагею тяжелые схватки… И в родильный дом Игнат довез ее мертвой.

Наталья была на семь лет старше своей сестры, но с годами эта разница сглаживалась.

"Ишь как вытянулись", — думал Игнат о своих дочерях, находя, что только в одном они разнились — в характере. В отличие от Веры, очень доброй и кроткой, Наталья обладала веселым, даже отчаянным характером: ей не стоило труда залезть на дерево и выбрать из гнезда грачиные яйца; частенько ввязывалась она в драку с ребятишками, и в конце концов те стали просто побаиваться ее. С начала лета и до осени, когда школа была на замке, Наталья работала в поле, подчас не уступая взрослым, умела и на коне верхом ездить, и подавать снопы на дроги… Бывало, дивились женщины, как она одна отбивалась от парней снежками или, поджав колени, мчалась с горы на ледянке. Несмотря на замужество, она и теперь почасту ходит на посиделки к подругам или танцевать в клуб. Вот и сегодня — не успел еще свернуться по–зимнему короткий день, как Наталья стала прихорашиваться перед зеркалом.

Игнат смотрел на нее придирчиво, а Наталья, догадываясь, что отец опять будет удерживать, подошла к нему и с мягкостью в голосе спросила:

— Чего ты, батя? Сердишься?

— Сидела бы дома.

— Почему?

— Нечего гулять да лясы точить. Чай, не вольная…

— Прямо уж и повеселиться нельзя? Сиди, как затворница… Я на часик, ладно? — И чувствуя, что отец не станет больше перечить, тихо выпорхнула из дома.

В клубе между тем народу собралось много. На стульях, расставленных подковой в зале, сидели парни и девушки. Среди них были и те, кто, несмотря на зимнюю стужу и дальность, пришли из соседних деревень Выселок, Дубовки. У входа пожилые женщины в платках, повязанных узелками на подбородке, щелкали семечки, нет–нет да вздыхали, глазея на молодежь.

Наталья попала в самый разгар веселья. Три балалаечника и гармонист восседали на хорах и усердно играли, то и дело оглашая высокие своды озорными припевками.

Возбужденная, вся пылая, Наталья чувствовала себя какой–то легкой и радостной, танцевала до упаду. Никто не приметил, как она неожиданно захромала и, еле дойдя до скамейки, села. Ощущая острую боль в ноге, Наталья сняла туфлю, провела по подошве рукой.

— Так и знала, гвоздь… — она отдернула руку, больно уколов палец. Наталья не знала, что делать. Она обернулась и увидела, что рядом с ней сидит тот самый военный, которого встретила в лесу.

— О, это вы? — обрадовалась Наталья.

— А как вы думаете: это я или нет? — широко улыбнулся он.

Весь этот вечер капитан Завьялов не сводил с нее глаз, искал случая заговорить.

— Ну, раз это вы, тогда по старому знакомству загните вот этот гвоздь, — она протянула ему туфлю. — Ах, как хочется танцевать!

— Как же его загнуть? — Завьялов вертел туфлю в руках, намеренно оттягивая время. "Конечно, можно с ней и потанцевать, да только… Вон уж эта старая сводня пялит глаза. А пойди танцевать с ней, так эти облезлые сороки трескотню поднимут. Знаю я деревенских баб. Лучше уж повременить". Завьялов попробовал расшатать гвоздь, но только содрал кожу на пальце.

— Ну что же вы?! — поторапливала Наталья. — Так и будете пальцем загибать?

— Какая вы горячая… Сидеть рядом страшно. — Петр бросил на нее проникновенный взгляд.

— Не бойтесь. Вам это не грозит. А впрочем… Я вижу, вы до утра будете возиться с этим гвоздем. Дайте туфлю, сама управлюсь. Тоже мне… А еще военный! — Она насмешливо вскинула брови, положила в туфлю скомканный носовой платок, обулась, вышла на середину зала и опять закружилась в танце.

Завьялов восторженно смотрел на нее.

Перед концом вечеринки капитан вышел на улицу и бродил возле ограды, томясь в ожидании. Из клуба люди выходили распаленные и, кутая лица, спешили по домам.

Наталья торопливо шла одна.

— Вас можно на минутку? — срывающимся от волнения голосом спросил он. Наталья кольнула его осуждающим взглядом и прошла мимо. Завьялов стоял растерянный, потом не выдержал, сорвался следом за ней.

Наталья ускорила шаг и скрылась в ночной метельной мгле.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Долги и невеселы зимние вечера в Ивановке. Накоротко проглянет из–за белесой хмари негреющее солнце, проплывут над морозной далью полосы света, глядишь — и день свертывается, густеют сумерки. И едва свечереет, Игнат задаст корове на ночь охапку собранной с огорода травы, принесет домой пучки хвороста с ледком на коре и, пока валежник оттаивает, слоняется по избе, не зная, куда себя деть: спать ложиться рано — бока пролежишь, а сидеть одному в пустой избе неохота. Не с кем потолковать, некому излить душу. У дочерей на уме только танцы да посиделки. Бывало, не раз пытался втянуть в разговор Пелагею, да что толку: начнешь ей говорить о заморских странах да о разных военных приготовлениях в мире, так она (хоть бы присела!) обопрется щекой на ладонь, послушает, вздохнет и пригорюнится. Спросишь: "Ты что, Полюшка?" — глядишь, а она уже со слезами в чулан. Известно: сердце у женщины как воск — не выдерживает. "Убралась на покой. Оставила на память о себе Верушку".