Вторжение Бурелома

Д.М. (в сердцах). И не говори! Извелся весь! Все вокруг только и говорят: "Новый Год! Новый Год! Дед Мороз подарки вам, детишки, принесет!.." А где они, подарки? Где, я вас спрашиваю?! Голову уже сломал, гадая, где бы их добыть. Подумал даже у Санта-Клауса в Америке гуманитарной помощи просить!..

ЛИСА, (поддакивая) А что ж!.. У богатого чего бы и не попросить - не грех. И богатый, и родственник! Не помрет, небось, если тряхнет мешком в нашу сторону. Смотришь, у наших деток - радость!..

Д. М. (с возмущением) Замолчи! И чего мелешь?! И где это видано, чтобы Дед Мороз с протянутой рукой ходил?!

ЛИСА. (ехидно) Правильно, правильно, дедушка, лучше к детям - с пустым мешком!..

Я вернулась в комнату за сценой, улыбаясь.

- Здорово начали! Дети уже взяты в оборот!.. Но как ты собираешься выкручиваться с подарками?..

- У, черт, - спохватился Юрка, - забыл тебе выдать поправки. УЧИ.

Лева был несравнимо лучше вчерашнего нашего мальчика. Если бы хоть кто-то объяснил мне, что отличает настоящего актера от ненастоящего... Вроде бы и приемы те же, и интонации, а вот поди ж ты, глядя на бесталанного, не можешь подавить зевоту, а тут смотришь, слушаешь - и возникает азарт, и сам включаешься в игру, будто не знаешь заранее ни текста, ни событий, будто попал в совершенно новую для себя реальность!..

Это была первая елка, еще в уходящем году, но уже посвященная Новому Году, когда я не только ощутила разницу между вечерней моей аудиторией и этими ненасытными восторженными ребятишками, но и пережила духовный подъем, и снова поверила в необходимость и непреложность добрых чудес.

И все было: и Левина - Дедморозовская рука - на моем - Снегурочкином плече, и мой, такой женский, такой недвусмысленный ответ, и Левино Дедморозовское покровительство, и почти отеческое любование, и мое чувство, утвердившееся сегодня в своей силе...

Внутренне я уже сдалась, но не хотела, чтобы Лева так легко получил прошение, чтобы все возобновилось, как ни в чем не бывало. Кто-то же должен был ответить за мои мучения и слезы. И поэтому в одну из наших с ним закулисных пауз, когда на сцене разворачивался заводной и искрометный Юрка, и дети вопили, а он поддразнивал их, а Валентина - Лиса-Патрикеевна - плела свою интригу - тут-то я и спросила Леву, как бы невзначай:

- Ну, а как там поживает Ирокез?

- Нормально, - ответил он мне машинально, но тут же разжал объятия, в которые заключил меня, намереваясь поцелуем закрепить примирение, вроде бы молчаливо уже заключенное. - О ком это ты?..

Лучше бы он оставил все, как есть, чем пытаться торопливо исправлять промах. Фальшивая получилась игра. К тому же, среди этой фальши ощутимо прочиталось мною еще и раздражение, недовольство: мол, чего ты лезешь, куда тебя не просят?!

Повисло неловкое молчание. И я решила его не прерывать. Поправила слегка сбившийся кокошник, глотнула из чашки остывший кофе, которым нас любезно оделили еще до начала представления. Близился выход, и когда я уже направилась на сцену, Лева, наконец, заговорил:

- Маша!..

Я обернулась - я готова была уже к полному обвалу, "облому".

- Да.

- Маша! Не будем же мы ссориться из-за ерунды?! У меня отлегло от сердца.

- Я не уверена, что вранье - это ерунда.

- А я уверен, что есть вещи и люди, о которых не следует много говорить - это все незначительные явления жизни. Кто нам Гекуба? Кто нам Ирокез?.. - продекламировал Лева.

Я улыбнулась.

- Мой выход...

- Знаю, беги...

Я уже была одной ногой на сцене, когда Лева догнал меня и, торопливо сжав руку, спросил:

- Поедем сегодня ко мне?..

Жаром и пронзительной нежностью откликнулся на его призыв весь мой, изголодавшийся по любви смятенный дух:

- Да, - ответила я и вылетела на сцену прямо навстречу вопрошающему и укоризненному взгляду Бабы-Яги...

И еще во взгляде этом была нескрываемая ревность... Как обидно, что мне это уже было безразлично, а ведь сколько раз полгода назад, обливаясь слезами, я мстительно воображала себе именно такой - означающий поражение Юрин взгляд...

О том, как предупредить родителей, что я не буду ночевать дома, я не беспокоилась: тут всегда можно придумать предновогоднюю репетицию капустника. Больше волновал Николай, но я ощутила в себе решимость не уступать ни ему, ни его Бурелому. Скажу просто: нет, мол, в тебе нужды, Николай, и пусть катится!.. Подумалось вдруг, что Бурелом оставил меня в покое, что он, видимо, природный психолог: подбросив идею большого, немыслимо большого куска, предназначенного мне от него в подарок, сам он удалился, дав время на размышление.

"Главное - не надо стоять на коленях, с протянутой рукой - говорила я себе - и смотреть заискивающе и жалко: подайте, мол, Христа ради, на актерский талант, пропадет же..."

Ни у кого я ничего не просила. Мне все дается без унижений, это меня просят - МЕНЯ ПРОСЯТ! - дать согласие. Да что уж может быть такого катастрофического за моим - КТО Я ТАКАЯ! - согласием, чтобы так долго размышлять!?