Вторжение из ада

И уже не ждал слова, не ожидал прощения. Не будет его. Не будет.

Пристанище больше Земли, и Земля лишь часть Пристанища. Но ему нет места ни в преисподней навей, ни на Земле, у него нет и не будет своего пристанища.

— Прости! Прости меня! — застонал он.

— Нет ни виноватых, ни безвинных! Ты зря пришел сюда с покаянием, в поисках прощения, напрасно! — дребезжащий старческий голос убивал мозг, сушил душу. Оглушительный, истерический вой-хохот пронзал насквозь, леденил, мертвил. А слова били наотмашь. — Черное зло Мироздания вечно и неистребимо, оно перетекает из души в душу — и нет границ ему и нет предела! Черное заклятье лежало на тебе. И предал ты породивших тебя и благословивших. И выполнил ты Предначертанное, ты открыл ворота черному злу! Ты вернулся в Пристанище!

Иван отшатнулся будто ударенный. Что? Что за бред?!

— Смотри мне в глаза! Смотри же!!!

Он собрал остатки сил и воли, поднял голову. Теперь ему нечего было бояться. Теперь он отвечает только за себя.

Страшная, уродливая ведьма хохотала прямо ему в лицо. Жуткий вой-хохот, истерический и надрывный, сводил с ума. Но черные глаза фурии не смеялись. Они были мертвы и пусты. Это была сама пропасть, Черная Пропасть Мироздания, в которую падало все, живое и неживое, светлое и темное, черное и белое, злое и доброе, это была Пропасть Смерти. И чем дольше Иван в нее вглядывался, тем сильнее притягивала она его, всасывала, манила, тащила, вцепившись невидимыми смертными крючьями. Мрак. Ужас. Пустота. Вход в Пристанище! Вход без выхода.

Нет! От отпрянул от страшной безумной старухи. Он не уйдет в мир Тьмы.

Он останется здесь. И пусть у него нет выбора. Но сейчас решать будет он, только он!

Ужасающий хохот стал тише, отдаленней, фурия растворилась в проступающей белизне стен и сводов. Да, он решает сам. Он имеет право на это.

Медленно, очень медленно Иван вытащил из кармана пистолет, тот самый.

Разорвал рубаху на груди, приложил ладонь к сердцу. Оно билось натужно, надрывно, измученно. Он вдавил ствол в горячую кожу, поднял глаза к сводам.

Нажал спуск. И повалился с пробитым сердцем, замертво, повалился под просветленными, добрыми ликами, взирающими на него с мольбой и страданием.

«Одна лишь надежда, да вера…»

Романы «Звездная Месть» и «Бойня» писались почти одновременно, и были они для меня двумя вехами, двумя лучами, расходящимися из настоящего в будущее. Тогда казалось мне, что оба направления имеют равное право на существование: и сверкающее грядущее «Звездной Мести» с ее вершиной человеческой цивилизации и кошмарный тупик «Бойни». Прошло время. И видится ныне мне, что мы идем по пути, описанному в «Бойне». «Цивилизованный мир» без спешки, спокойно и методично убивает Россию — подобно хищнику, сбившему с ног зазевавшуюся жертву, придавившему ее, бьющуюся в агонии, трепещущую, к земле, и медленно сдавливающему ее в смертных лапах своих. Россия обречена. Уже сейчас, ныне. И нужно какое-то непостижимое, немыслимое чудо, чтобы она стала воскресать… России уже нет. Осталась только вывеска и великая память о великом прошлом, да еще новые нерусские «русские», пускающие слезу под сентиментальные стоны «живи, страна…» Дотягивают свой век последние поколения старых русских. Бегут с тонущего корабля подобно крысам наиболее приспособленные, дуреют по миллионам подвалов десятки миллионов отупевших вненациональных существ, от коих родятся в нескором «светлом далеко» персонажи «Бойни» — гурыни, паки, близнецы-Сидоровы, бубы, хреноредьевы и прочие выродки-мутанты, не лишенные многих добрых качеств и свойств характера, но все ж таки, нелюди. Это наше будущее, предсказанное мною то ли в озарении божественном, то ли в дьявольском прельщении — но одно, единственное будущее, что ждет нас за близким порогом. И не будет никаких Гиргей, никаких созвездий Отверженных и туманностей Андромед, не будет десантных и боевых капсул, прогулочных космических лайнеров, и крейсерского корабля «Ратник» не будет.