Вторжение в Московию

— Я пойду к себе, — сказал он, обрывая непрошеные мысли, но и не двигаясь с места: что-то ещё удерживало его около неё.

— С Богом, удачи! — перекрестила она его и впервые мягко улыбнулась ему. Она старалась, видит Бог, чтобы это выглядело естественно и мило… И странно, но она стала привыкать к нему. Её уже не отталкивало его грубое, с крупными чертами лицо, и манеры… Ох уж эти манеры! Они были бы впору какому-нибудь конюху… Спокойно взирала она и на его шумные ежедневные попойки. Со многим она смирилась, а кое на что пошла сознательно, пересиливая себя и понимая, что иного у неё теперь нет. Она уже не могла вернуться назад, в Самборскую экономию, под насмешливые взгляды своих сестёр и многочисленных родственников. Этого она бы не вынесла. Теперь ей оставалось только идти дальше, той же дорогой, до конца… В первую их ночь он не обещал ей, как Димитрий, ни царства, ни богатства, ни власти и ни славы: взял нахраписто, силой, по-мужицки. Так поступал он и позже, бывало, после пьянки. И она терпела, ибо другого пути вернуться в Москву, на престол, не видела. Поэтому-то и согласилась остаться здесь, несмотря на то что её предупреждали, ещё до встречи с ним, что это не её Димитрий, а совсем неизвестный человек. Сейчас это было уже неважно: он хотел того же, чего и она. Всего поразительнее было то, что она привязалась к нему и надеялась только на него: простоватого, невежественного, с тёмным прошлым человека…

— А ты, как договорились, обратись к Рожинскому. Тебя-то они выпустят.

Он поклонился ей и ушёл от неё с мыслью: «Увидимся ли?»

В своих покоях, куда он вернулся, его ожидал уже князь Семён с дорожным платьем. Тут же были Плещеев, Трубецкой, Михалка Бутурлин и Третьяков. Они сидели, пили, ели. Стол был завален объедками, валялись кости и на полу. Он поморщился от вида грязи, засаленных скамеек. Не выдержав этого, он вышел из палаты. Переодевшись, он вернулся назад и сел на лавку, но сразу же вскочил, нетерпеливо заходил по горнице, захрустел костяшками пальцев: умело, звонко и противно…

У Трубецкого в животе что-то возмущённо заурчало, и он бросил на стол недоеденный кусок. Он понял, что царь опасается Рожинского и нервничает… Он, князь Дмитрий Тимофеевич, был молод и недурён собой, но вот покладист был и всё терпел, хотя его и раздражало многое.

Тут в горницу вдруг ворвался дьяк Федька Апраксин, испуганный, растрёпанный, и закричал:

— Государь, Вишневецкий позакрывал лошадей, за караулом, на конюшне!

Дьяк Апраксин был «худой» и бедный, из новых дьяк, «холопчик» князя Сицкого — такое прозвище он схлопотал за то, что таскался за ним по пятам.

— Адам?!

— Переметнулся он! Гетман дал ему наказ: следить за тобой! — проворчал Михалка, отставив в сторону пиво. Угрюмое лицо его потемнело. Он, личность мрачная, неразговорчивый, был с каким-то сумасшедшим взглядом, из-под бровей, как две стрелы были они, вразлёт от переносицы. Сидел он обычно тихо на попойках и лишь порою скупо ронял за вечер пару слов.

— Вот дерьмо! — выругался Димитрий. — Что, что делать?! Проведали, истинно проведали!

— Государь… — замялся с заискивающей миной на лице Звенигородский, боясь, что царь опять взорвётся, — я послал за лошадями: Унковский приведёт, и донцы вот-вот будут.

— Да где же они?! — вскричал Димитрий и подлетел к Плещееву, тот готовил побег, и уставился на него, на его нос картошкой и на усы, как у моржа.

Плещеев растерялся, залепетал, что неведомо, но сейчас будут, а раз Унковский обещал, то мёртвым, но приведёт…

— Если неведомо, зачем говоришь! Не Унковский нужен! Лошади! Мать вашу!.. Всё-то бы вам только получать вотчинки и оклады! А как до дела — хоть убей, не дозовёшься!

— Государь, как бы переполох до гетмана не дошёл… — начал было Трубецкой.

— Ты, князь, ещё и насмехаешься?! — вновь взвился Димитрий.

В этом момент в горницу ввалился Унковский и вскричал: «Государь, кони у крыльца!»

Вслед за ним в горницу заскочил Бурба.

— Заруцкий где? — спросил Димитрий его.

Бурба пожал плечами и хриплым голосом выдавал, что пирует где-то.

— Ладно, чёрт с ним, пора! — заторопил всех Трубецкой, довольный, что здесь нет верховного атамана донских казаков и тот потеряет теперь окончательно доверие царя… Перебежавшие от Шуйского в Тушино, такие как он, принесли с собой местнические порядки. И фамильная честь, а также спесь высокородного князя давали себя знать: ему не нравился вчерашний атаман с Дона, а ныне ближний боярин царя. Но он знал, на что тот способен, и не выказывал ему свою неприязнь, держался с ним дружески… Конфликтовать с ним, с Заруцким, здесь?.. Это было бы безумием…

Димитрий махнул рукой, дескать, не время кого-то искать и выяснять отношения. Он опрокинул чарку водки, поднесённую каморником, и бросился из горницы, увлекая за собой всех во двор.

— Князь! — крикнул он Трубецкому, лихо вскочив на аргамака. — С тобой — как договорились! Жду вестей, затем и самого!

Он развернул коня и поскакал к воротам лагеря в окружении дворян. За ними, прикрывая с тыла, пристроились четыре сотни донских казаков.