Вторжение

— Ты был им семь лет назад. Вы поднимаете глобальные вопросы, хотите сохранить свой мир, а сами не можете даже сохранить свою семью. Да и вообще, почему родители считают, что они приобретают какую-то власть над детьми только потому, что они родители? Выдумали какой-то «неоплатный долг», «любовь»… Да почему вообще ребенок, — это слово Роберт произносил с кривой усмешкой, — обязан любить родителей? Как это вообще можно быть обязанным любить? Ну ладно — мать, она еще мучилась при моем рождении. Но ты-то, прости, испытал лишь пару минут удовольствия, даже не зная, что это приведет к моему появлению на свет — и я за это должен быть тебе благодарен?

— Ну знаешь, мы все-таки растили тебя, воспитывали…

— А я сидел у вас на шее? А выйдете вы на пенсию — будете сидеть на шее у государства, следовательно, у меня тоже. Более того, учитывая отрицательный прирост населения, поскольку в большинстве семей сейчас один ребенок — нам, в процентном отношении, придется больше заботиться о вас, чем вам в свое время о нас. Так что «неоплатный долг» мы выплатим с процентами, и не лезьте в нашу жизнь.

— Послушай, Роберт, откуда такая неприязнь к нашему поколению?

— Откуда?! Да разве не вы развалили мир? Разве не вы привели цивилизацию на край гибели — если не от ядерной войны, так от экологического кризиса? Разве не вы оставляете нам в наследство это кровавое месиво мелких страстишек, низкой лжи, сладкого лицемерия, подленького честолюбия, грязного сладострастия? О, хоть бы нашли в себе смелость сознаться в этом! Но главную суть вашего мира составляет лицемерие. Ваше христианство насквозь лживо и нелепо, даже вредно — оно направлено против жизни, в пользу всего слабого, немощного, гниющего! Вы провозглашаете мораль, которой сами не желаете придерживаться! Вы рассуждаете о судьбах человечества, а сами думаете о себе, о том, как сохранить свой убогий мирок! Теперь вы глядите на нас с ужасом, а ведь мы — это ваше порождение. Только одна часть нового поколения — мы — это ваше отрицание, а другие та шваль, из-за которой ночью небезопасно ходить по улицам — это ваше логическое продолжение.

— Ну это уж ты хватил…

— Что хватил? Когда до сих пор ваши либералы, ваша болеющая душой, то бишь душевнобольная, интеллигенция призывает к смягчению, к методам убеждения, к отмене смертной казни! Как будто весь этот сброд, всю эту мразь, всю эту современную молодежь — да и подонков вашего поколения — можно укротить иначе, чем террором, расстрелами и концлагерями!

— Роберт, то, что ты проповедуешь — не ново. Якобинцы казнили проституток, в России судят за гомосексуализм — разве это уничтожило порок? Как ты не понимаешь, что демократия, гуманизм — это величайшие завоевания человечества, что от первобытной дикости…

— Какие книжные… и какие пустые фразы! Что такое ваша демократия? Власть толпы, или лучше — власть быдла! Море серых посредственностей, бездарностей, которое поглощает и перемалывает всех выдающихся! Появись Наполеон в наше время, он бы просидел в лейтенантах до старости, если бы его прежде не отдали под суд за самовольные действия под Тулоном. И, наконец, главное — власть толпы по существу таковой не является, это опять власть олигархии — но в эту олигархию, как правило, попадают не истинно достойные, а представители той же толпы, те же посредственности!

— Но кто же, по-твоему, истинно достойный?

— Тот, кто завоюет эту власть, а не получит ее в качестве подарка от лавочников и домохозяек.

— Право силы?

— Да, право силы. Силы, ведущей к величию. Только железная рука может вести общество вперед по единому плану, без шатаний вкривь и вкось.

— Но ведь это казарма!

— Казарма лучше, чем бордель.

— Послушай, Роберт, — Беланов провел рукой по глазам, — ведь это все не твое… Я же чувствую, ты повторяешь чужие слова. Кто, кто учит вас всему этому?

— Ты прямо как наш бургомистр, — усмехнулся Роберт. — Тот уверен, что мы поддались коммунистической пропаганде. А левая газетенка «Равенство» как-то назвала нас неофашистами. И то, и другое чушь. Фашисты зациклились на национальном вопросе, а коммунисты развалили экономику. Но и в той, и в другой идеологии немало рационального.

— Роберт, твой прадед был русский офицер, твой дед воевал в Сопротивлении…

— А мне на это плевать. С какой стати давно умершие предки должны влиять на мои взгляды?

— Роберт, я, наконец, не могу бесконечно терпеть твое хамство!

— А никто и не заставляет. Я тебя сюда не звал. И вообще — ваше время вышло. Аудиенция окончена.

3

Генрих встретил Артура у подъезда своего дома.

— Ну как впечатление?

— Ужасно… Я говорил с Робертом, это какой-то кошмар. В обеспеченной, демократической стране… Когда это началось?

— Ты имеешь в виду ассистентов?

— Да.

— Первые появились на той же неделе, что и Туман. Центр города эвакуировали во вторник, а в пятницу они уже расхаживали по городу в своей униформе. Где они ее только берут?

— Ты думаешь, это как-то связано с Туманом?

— Разве о Тумане можно что-нибудь сказать определенно? Сегодня соберутся друзья, послушаешь их мнения по этому поводу.

— Кто придет?