Втуненко

— Марья Саввишна, — сказал он, беря жену за руку, — сколько нам, душа моя, необходимо в месяц денег?

— Да, если не пить, Корнил Саввич, то пятьдесят рублей надо. Меньше никак нельзя! — обратилась она к Вышневолоцкому и сделала жалобное лицо.

— А с питьем, Марья Саввишна?

Она улыбнулась.

— Много ты жрешь водки, Корнил Саввич. Господь тебя знает! Иной месяц на двадцать, а иной сотню пропьешь.

— Вместе с тобой, Марья Саввишна, вместе с тобой!

— Что срамишь меня при чужих людях?

— Ну, а все ж таки… Так вот, господин Вышневолоцкий, сколько денег нам надо, чего требует наша личность! Только не подумайте, что я принцип продам за рюмку водки. Нет-е, я человек стойкий. Меня какие люди уважали! Но ежели с одной стороны Лаврович, а с другой Шулейкин, то наплевать. Бьюсь как рыба об лед, ибо вечно, ежечасно, ежеминутно желаю есть, а также имею потребность кормить семью, состоящую из Марьи Саввишны, сына Андрея и из бесценного Перла. Поднимающий меч от меча погибнет[6]. Лаврович считал меня старым псом, которого пора выбросить. Но я жить хочу, и вся моя семья точно так же желает жить. Я насмотрелся на своем веку на такие вещи, что не поверите, если я вам расскажу. Шулейкин грошелуп, низкая тварь, но он, на мой взгляд, выше Лавровича и многих других деятелей, имена которых ныне гремят в литературе. Никто не стал бы меня держать, а господин Шулейкин держит. Теперь скажите, за кого я должен стоять?

Он налил три рюмки водки и пригласил любезною улыбкой жену и гостя выпить. Вышневолоцкий едва дотронулся губами до рюмки. Он внимательно слушал Кориила Саввича. До сих пор он вращался в той литературной среде, которая всегда пользуется и уважением и достатком.

Он первый раз был в жилище забытого, несчастного старика, который считался когда-то почтенным литератором и теперь впал в нищету, испьянствовался и дошел до какого-то нравственного отупения… А между тем было же у него назади светлое время, когда он знался с "корифеями" и когда для него "принцип" не был звуком пустым… Хорошо еще, что какой-то подлый Шулейкин эксплуатирует старика. Что было бы о Корнилом Саввичем без Шулейкина?

— Не смею осуждать вас, Корнил Саввич, — сказал Вышневолоцкий. — Мне понятны причины, почему вы против Лавровича. Но я его помню хорошим человеком… Он мой товарищ.

— Хороший человек! У цензора крестил детей!

Вышневолоцкий рассмеялся.

— Что ж, если цензор порядочный человек! Гончаров был цензором[7].

— Литератор — особа священная, — возразил Корнил Саввич и надменно указал на свою грудь.

— К нам околоточный в гости ходит, — начала Марья Саввишна, — тоже обожает литераторов.

— Ну, ну, ну! Какой околоточный! Рехнулась, матушка?

— А Николай Константинович?

Корнил Саввич тихонько показал жене кулак и пояснил гостю:

— Зря болтает моя Марья Саввишна! Кто подумает, и в самом деле я с участком имею сношение! Она меня подведет! Между нами, околоточный ходил с повесткой; я учинил дебош… Да, я еще дебошир! А Марья Саввишна сейчас: к нам ходит околоточный!

Он сплюнул; Марья Саввишна хранила молчание.

— Господин Вышневолоцкий! Насчет стариков сложилось такое мнение, что ежели сед, то и ретроград. Ошибка-с. Вот я, к примеру… На Татьянин день меня, как одного из старейших и благороднейших студентов Московского университета, на руках качали…[8] два пальца вывихнули… Нет дыма без огня, и если обо мне сложилось мнение добропорядочное, — значит, я добропорядочный. И вы меня с детства знаете, а Марья Саввишна околоточного называет по имени и отчеству! Нехорошо, Марья Саввишна, — обратился он к жене, — могут подумать, что ты не супруга Корнила Саввича Втуненко и что Корнил Саввич не образовал тебя, а, взяв из мастерской, где ты шила рубашки разным околоточным, предоставил тебя твоему собственному глубокому невежеству.

— Оставь уже, Корнил Саввич, замолчи! — сказала со смехом Марья Саввишна. — Без тебя видят наше образование… Что у вас на сюртуке: булавка модная?

Вышневолоцкий посмотрел на петлицу своего сюртука: певица, у которой он утром был в гостях, приколола ему на прощанье веточку свежего гиацинта. Он сказал?

— Нет, цветок.

— А я думала, что новая мода, — произнесла Марья Саввишна и вздохнула. — Пахнет?

— Слабый запах.

Марья Саввишна наклонилась к цветку, понюхала и опять вздохнула.

Толстый желтый кот мягко прыгнул на постель и мяукнул. Марья Саввишна взяла с тарелки пальцами головку наваги и подала коту.

— Знаете, сколько ему лет? — спросил Корнил Саввич. — Без малого пятнадцать. Пятнадцать лет мы женаты с Марьей Саввишной, пятнадцать лет кот свидетелем нашей борьбы за жизнь. Эх, много видел он горя! Дети каждый год умирали — случалось, голодной смертью. Я по три года без работы сидел.

— А собак покупал, — заметила Марья Саввишна.