Вуди Аллен. Комик с грустной душой

Этот фильм был более увлекательным, чем «Сентябрь», и, тем не менее, он был в два раза менее прорывным, чем о нем думал Аллен. Более точно, первая половина, которая разворачивает незнакомое его творениям чувство — подвешенность. Сурово красивая Мэрион (Роулендс) одна в квартире, которую она арендовала для писательства, она подслушивает склонную к суициду женщину (Фэрроу), которая изливает свои страхи о замужестве своему психоаналитику. «Самообман», — выносит она вердикт. «Немного обще, не так ли?» — говорит аналитик. Вот такой фильм, он страдает от критического недостатка развития. Подслушанные разговоры вызывают размышления Мэрион о ее собственной жизни: ее первом браке, ее неудовлетворяющем втором браке с успешным кардиологом (Иэн Холм), воспоминания о мужчине (Джин Хэкмен), который некогда безумно любил ее — все эти размышления искусно зарисованы, но в тот момент, когда мы ожидаем, что сюжет начнет развиваться, Аллен поражает нас бессмысленным 10-минутным сном, а ля Бергман, в котором Мэрион ищет примирения со своими призраками чопорным литературным языком, пока третья Гимнопедия со вкусом звенит на фоне. Информация на освежителе воздуха тоже должна быть сделана со вкусом. «Мне кажется, мы все представляем, что могло бы произойти, но это было так давно», — говорит Хоуп после случайной встречи с Мэрион. Этот момент тоже быстро проблескивает драматическими возможностями, но сходит на нет с сырым обменом сожалений.

«Я вижу это как кульминацию путешествия, которое, я думал, может занять 10 лет, но заняло около 25».

Если бы фильм был комедией, Аллен практически точно задал бы себе старый вопрос Дэнни Саймона: «И что дальше?» Но его фильмы этого периода — особенно «Сентябрь», «Другая женщина» и «Тени и туман» — кажутся вялыми и истощенными, они исследуют жизни, застрявшие в рутине, их порывистая, бесплодная энергия всего лишь непреднамеренная пародия. Снобистские желания, кажется, провоцируют алленовские перфекционистские импульсы, изгоняя силы, которые дают его комедиям жизнь и разворачивают его драмы слой за слоем техники, которая окутывает эмоции с самого центра. Эти эмоции сопряжены с одержимостью, но они путаные, как будто кто-то беснуется от того, что у него что-то чешется, но он не может почесать это место под семью свитерами. Учитывая все эти изменчивые намеки на судьбу, даже не упоминая сюжетов с изменами, никто не может не задаться вопросом о столкновении двух встречных поездов в семейной жизни Аллена, которое уже дает о себе знать слабыми вибрациями на трассе — это не совсем искусство, которое имитирует жизнь, это искусство, беременное от жизненных сюжетов, когда плод еще не появился на свет.

Преступления и проступки 1989

Аллен написал «Преступления и проступке» в отелях во время отпуска в Европе летом 1988 года, печатая наспех на бумаге каждого отеля, в котором он был — на длинных, узких листах Villa d’Este на озере Комо; широких идеально белых с золотыми выпуклыми буквами в Gritti Palace в Венеции; элегантно голубых в Claridge’s в Лондоне. К тому моменту, как он добрался до Лондона, карманы его пиджака, где он хранил свои наброски, раздулись, как будто там у него были буханки хлеба, и его ассистентка Джейн Мартин убедила его оставить работу в сейфе отеля, хотя бы чтобы не пролить на них суп в ресторане. Каждый день у Аллена становилось все больше листов бумаги, он складывал их пополам и запирал их, пока шатался по Вест-Энду.

Вернувшись в Нью-Йорк, он собрал первый черновик того, что было условно названо «Братья», это был сценарий о двух братьях, одного из которых, выдающегося доктора, шантажирует любовница, и он просит второго убить ее от его имени. «И он выходит сухим из воды! И он, предположительно, может жить чудесной жизнью. Если он не выбирает наказать себя, то все у него хорошо, — отметил Аллен. — Если бы кто-то другой снимал „Преступления и проступки“, у него была бы чудесная сцена убийства. Альфред Хичкок или Мартин Скорсезе: мужчина стучится в дверь, у него в руках букет, и она открывает дверь, а дальше идут полторы минуты чудесной операторской работы. Единственное объяснение, которое я могу дать, что это мой фильм, потому что я больше писатель, чем кто-то еще, все, что я хочу донести до зрителей — о чем я говорю, о чем философствую — становится для меня материальным. Мне не интересно убийство само по себе. Убийства случаются, так что кто-то может порассуждать о вине и боге».