Вулканы, любовь и прочие бедствия

— Нет, — хором отвечаем мы, — продолжай заниматься, мы быстро.

Меня мутит от страха, и вместе с тем я испытываю странное облегчение. Как когда висишь на краю пропасти и наконец позволяешь себе ослабить хватку и примириться с неизбежным, свалиться в бездну и встретить свою судьбу.

Идет дождь, и сердце моего мужа разбивается

Извержения бывают разные. Они не похожи друг на друга: одни кремниевые, вязко-текучие и противные, они разносят над землей пылающие тучи и никого не щадят; другие — медленные базовые извержения, при которых лава мирно течет по земле. Все зависит от химического состава магмы, ее количества и пути, который она проделывает до поверхности, а также от тех условий, с которыми она там сталкивается: выходит ли сосредоточенно из конуса вулкана или нерешительно из роя трещин, на нехоженой пустоши или среди оживленного города, нужно ли ей прокладывать многокилометровый путь сквозь толщу ледника или столкнуться с самим океаном — таким тяжелым и темным, что самые большие вулканы, возникнув на океанском дне, так и не давали о себе знать на поверхности воды.

На что мне рассчитывать, когда муж узнает, что нашему браку конец? Он придет в ярость и выгонит меня из дома или я столкнусь с холодной стеной молчания? Он потеряет самообладание, расплачется, распустит руки? Я никого в целом свете не знаю лучше, у нас с ним больше двадцати лет все было общее: жизнь, постель, разговоры, и все равно не представляю, как он отреагирует на мою измену. Элисабет за меня волнуется, предлагает мне для ночлега свой диван на случай, если он прогонит меня.

— Подожду тебя в машине так, буду держаться на расстоянии голоса, когда ты будешь ему признаваться.

Я мотаю головой.

— Для верности, — уточняет она.

— Он не агрессор. Он хороший человек, которому скоро сообщат плохую новость; он стерпит.

И все же я оказалась абсолютно не готова к его реакции в решающий момент: для него это удар, он ведет себя так, словно я подняла на него руку, а не просто сказала: «Я влюблена в другого. Не знаю, могу ли дальше быть твоей женой».

Он останавливается, не смотрит на меня — по крайней мере, сразу, застывает на месте и рассматривает камешки под ногами, затем медленно опускается на корточки, обхватывает руками ноги, прячет лицо между колен, скатывает свое длинное худощавое тело в шар, словно защищаясь от взрывной волны. Дыхание поверхностное, судорожное, и когда он поднимает глаза на меня, его лицо искажено от боли. Он ничего не говорит — только смотрит и дышит, тяжко всхлипывая, глаза сухие, в них мольба.

— Мне очень жаль, что так вышло, — произношу я и слышу, что он плачет. В темноте вокруг нас удивительно тихо, морось сгущается и превращается в дождь — мокрое темно-синее небо вздымается сводом над нами; вокруг безветрие и тишь. Вереск замер в ожидании, весь мир затаил дыхание, а затем полярная гагарка начинает плакаться, над озером разносится печальный зов: «Где ты, любимая?»

Муж молчит, а я пытаюсь выстроить лихорадочные мысли в связные предложения:

— Я даже не могу попросить у тебя прощения. Мой поступок непростителен. Ты этого не заслужил, ты был мне хорошим мужем.

— Анна, — тихо произносит он. — Анна моя любимая!

И все. Он медленно встает, выпрямляет ноги и спину и идет по тропинке прочь от дома, в мокрый от дождя лес, медленно и скованно, словно заново учится ходить. Я бегу за ним, ноги, как ни странно, плохо меня слушаются.

— Кристинн, — с плачем кричу я ему вслед. — Не уходи! Что мне делать?

Он мотает головой, не оборачивается. Не останавливается.

— Ты не хочешь со мной поговорить? Не хочешь узнать, кто он?

— Тоумас Адлер, — едва слышно отвечает муж. — Я знаю, кто он.

— Так ты знал? Все это время, и ничего не сказал?

Он оборачивается, тонкие брови нахмурены, капли дождя стекают по бледному лицу.

— Думаю, все время знал обо всем, с тех самых пор, как впервые увидел вас вместе. И когда ты с ним танцевала. Никогда раньше ты не была такой, совсем другая женщина.

Он наклоняет голову, словно шея больше ее не держит, глаза потемнели от горя:

— Вы спали вместе?

— Да.

— Сколько раз?

— Не знаю.

— А примерно?

— Раз десять, может, двенадцать.

— Когда началась ваша связь?

— В конце июня. Еще до Крисувикского извержения.

— И где у вас были свидания?

— У него дома. И у меня на работе.

— У тебя в кабинете? Значит, все твои сослуживцы в курсе?

— Не знаю. Наверное, только некоторые.

— Кто?

— Элисабет. Йоуханнес Рурикссон. Не знаю.

— А почему ты рассказываешь мне об этом сейчас?

— Мне Элисабет велела. Пока ты не услышал это от кого-нибудь другого.

Ответы сами вылетают у меня изо рта, хотя в груди тесно и тяжело дышать. Мы стоим друг напротив друга и смотрим в глаза, он допрашивает меня, а я отвечаю на вопросы: прокурор и обвиняемый, жертва и преступник. Каждый его вопрос — удар, каждый мой ответ глубоко ранит его.

— Он любовник лучше, чем я?

— Кристинн, дорогой, не надо!