Вундервафля

Особиста Ворона из полка забрали, прислав взамен капитана Тигрова, чем привели народ в замешательство – не танки же ему подбрасывать на порог! Насчет Ворона Особый отдел зверски погрызся с политотделом, и замполита тоже перевели – с понижением, за ослабление роли партии в воспитании кадров и близорукость. Спасибо, не осудили. Ворон успел нагадить всем: раз тринадцатая машина исправно летала, ее пилота Овсеенко записали в перебежчики. Соответственно, пострадал не один замполит – например, звено Матвиенко за атаку на церковь не получило орденов даже посмертно. Спасибо, опять-таки не затаскали Клёпу и Валерия Павловича насмерть по допросам. А историю с диверсантами и «пишущей машинкой» приказали всем забыть. Комполка уперся и надумал своей волей дать пилоту Фирсову, штурману Клепикову и механику Шмаровозу «За отвагу», но капитан Тигров ему отсоветовал. Больше всех разозлился Дима Фирсов: хотел солдатскую медаль. Но, подумав, сказал: «Меня-то лично награждать не за что, я просто летал кругами и светил фарами. А вот за ребят обидно».

В знак своего персонального нерасположения Дима, обливаясь потом и матерно пыхтя, приволок к землянке Тигрова гусеничный трак. Тигров ничего не понял и сделал из трака приступочку, об которую удобно чистить от грязи сапоги.

Тяпу и Матвиенко похоронили с воинскими почестями – и тут же страшно напились, обреченно как-то, со слезами, припоминанием друг другу всяческих грехов и мордобоем. Дядя Боря сколотил из фанеры памятник и повесил на него странный знак: оборванный страховочный фал. Его заметил комполка и спросил, что такое. Дядя Боря невнятно промямлил насчет исторической ценности, и командир приказал убрать веревку – это же памятник, не положено. Тогдя дядя Боря вернул ее Клёпе.

Через год комполка, уже полковник, снова увидел маршала Жукова, когда тот на торжественной церемонии в штабе фронта вручал ордена. Маршал вел церемонию устало, был мыслями где-то далеко, награжденных перед ним прошла целая вереница, так что комполка надеялся: не вспомнит. Не тут-то было. Жуков пригляделся к бравому полковнику и криво ухмыльнулся.

«Мне хана, – подумал комполка. – Жуков прямой как палка, и с него станется сейчас при всем честном народе ляпнуть: ага, это тот самый, у которого немцы самолет угнали!.. Застрелиться не застрелюсь, но поседею я сегодня окончательно».

А Жуков подмигнул и спросил тихонько:

– Как там мой Тяпа? Поди, уже старший лейтенант?

– Он погиб в тот же день, товарищ маршал, – пробормотал полковник.

– Ка-ак же это вы так… – Жуков нахмурился.

– Он нашел тех, кто вас сбил, товарищ маршал. Он нашел их, догнал, заставил приземлиться и погиб уже на земле в перестрелке. Выполнил свой долг до конца.

– Как же это вы… – повторил Жуков. – Такой славный мальчишка. Он награжден хотя бы?

– Нет. Особый отдел… Все засекречено.

Жуков покачал головой. Поманил адъютанта и приказал: тебе полковник сообщит подробности подвига, ты запиши, потом разберемся.

Не разобрались.

Клёпа так и не научился играть на баяне, но тащил его с собой до самого Берлина. В полуразрушенном рейхстаге он нашел хвостовик от бомбы с накерненным на лопасти своим личным номером. Капитан Клепиков вернулся домой с тремя военными реликвиями: баяном, страховочным фалом и этим самым хвостовиком. Когда он умер, ветхий баян и нелепую гнилую веревку выбросили. А вот хвостовик по сей день лежит на полочке в его семье.

Ржавый кусок металла с едва различимым грубо выбитым номером, в общем, не имеет никакого отношения к нашему рассказу.

Но кажется символичным, что именно он – обломок бомбы, сброшенной с маленького фанерного самолетика прямо на рейхстаг, – последняя в мире память о Тяпе и Клёпе, бырбырдировщиках.