Вундервафля. Сборник

Что интересно, Беззубцев обмолвился: полковник Дей умер от ран летом 1944-го. То есть они успевали вести какие-то внеслужебные разговоры, и это Саня запомнил. Куклы так не поступают. Значит, Дей был живой. Ну, в смысле, такой же, как он. И нечто странное в его хозяйстве происходило: иногда танки начинали «разбредаться», это и Беззубцев видел, и Саня недавно заметил какие-то необъяснимые маневры.

— Если у него там одни куклы, может быть, полковник устал, — предположил Домешек. — Не справляется с ними со всеми.

— Ну так поможем ему, — сказал комбат. — Надо помочь, сами видите.

— Наоборот! — воскликнул Саня. — Мы ему поможем, если будем мешать! Тогда здесь все остановится!

— Тогда немцы будут просто убивать нас, ты об этом не подумал?

— Перестанут рано или поздно, — упрямо заявил Малешкин. — И все кончится!

— Сан Саныч, друг мой, — сказал комбат. — Мы теряем время. Кончится тем, что сюда примчится сам полковник и спросит, в чем дело. Он и так уже на стенку лезет… И всем будет очень стыдно…

— Пусть приедет! Пусть откроет люк и выглянет! Пусть увидит, что тут все нарисованное!

— Молчать!!! А вам, Сан Саныч, будет стыдно в особенности. Полковник тебя представил к Герою, а ты…

— Да не хочу я быть Героем! — заорал Саня. — Я человеком хочу быть!

И скрылся в люке. Он понимал, что разговор окончен.

— Мы тут болтаем, а наши там умирают, — просто сказал комбат. — Сами знаете, умирать очень больно. По коням, ребята.

Четыре машины ушли вперед — выручать наших, пытаться вытянуть безнадежный бой. Саня остался на месте. А потом медленно тронулся следом.

Все погибли.

* * *

В следующем бою Саня впервые покончил с собой.

«Заговор лейтенантов» проваливался на глазах. Батарея снова воевала, пристыженная комбатом, и Малешкин ничего не мог никому доказать. А стоять в стороне, когда твои боевые товарищи дерутся…

Саня просто вышел из игры: покинул бронекорпус и уселся на маску пушки. Разбирайтесь, сказал, без меня.

Невидимый кукловод дергал за ниточки. Ругался комбат. Рядом переживал Громыхало. Снизу упрашивали вернуться Бянкин и Домешек. Саня не реагировал. Машина неуверенно ползла по карте — без командира ей было трудно. Мимо проскакал легкий немецкий танк-разведчик, жахнул почти не целясь — и Саню разнесло в клочки.

Он умер с облегчением.

Ребята страшно обиделись, потому что мелкий немчик в итоге самоходку заклевал. Носился кругами и долбил, пока не задолбал.

«Мне все равно», — сказал Малешкин.

Он губил себя и машину бой за боем. Он потерял страх и ощущение боли. Ему действительно стало все равно, не на словах, а на самом деле. Разве что случаи самоубийства иногда веселили.

Шикарная была гибель, когда он только высунулся из башенки, и тут ему болванкой снесло голову. Так и свалился на Домешека — без головы.

Или вот, тоже неплохо: стоял на броне в позе Наполеона, сложив руки на груди, — взяло да и просто сдуло Саню Малешкина, а на машине ни царапины.

Много было всякого забавного.

Экипаж ругался: оказалось, что без командира ребятам заметно труднее противостоять кукловоду. Они бы сами вылезли из машины — и пропадай, моя телега, все четыре колеса, да теперь сил не хватало. Вдобавок у них перед глазами не маячила карта поля боя с цветными значками и сигналами «внимание на такой-то квадрат»: это полагалось только командиру. Без подсказок кукловода экипаж был тут вроде слепых котят, а слушаться кукловода означало снова стать марионеткой. Ребята мучились, Саня изводил их и себя заодно, но держался стойко. Он не хотел во всем этом участвовать.

Потом на броню кое-как выполз Домешек, за ним вскоре Бянкин. И Щербак приспособился спать за рычагами, ну, не по-настоящему, но как бы отключаться.

А потом Малешкин заметил, что опять Зимин пропал куда-то. И Теленков не спешит. И Чегничка не туда заехал.

И странное творится с нашими танками. Вроде бы воюют, а приглядишься — катаются. На прогулку выехали, понимаешь. Дурака валяют.

Саню еще убить не успели, когда рядом остановилась машина Беззубцева и голос комбата очень мягко произнес:

— Сан Саныч, у меня к вам просьба.

* * *

«Старик наш сдает, — говорил комбат. — Ты не думай, я многое понимаю и кое-что знаю. Уж побольше твоего. Полковник все это время, с самого начала, чего-то мудрит со своими танкистами. А еще у старика очень сложные отношения с тем, кого вы зовете кукловодом, с этим местным божком…»

Саня сидел на башенке и молча слушал. Рядом торчали из люков Бянкин с Домешеком, на корме примостился Громыхало, но комбат словно не замечал лишних ушей. Да и говорил он вроде бы с одним Малешкиным, а на самом деле — обращался ко всему мятежному экипажу.