Вурди

Он вернулся в хижину, подошел к одному из занавешенных окон. Протянул руку, чтобы сорвать с окна темную тряпку, но лишь отогнул уголок, как тут же замер: ему вдруг показалось, что за окнами хижины Гергаморы нет ни Поселка, ни леса, ни Зуба Мудрости — ни-че-го…

4

— Кхе… Тут-то все и случилось, — повторила Гергамора. Ее голос понизился до хриплого шепота. Она тяжело дышала ртом, в старческом горле что-то клокотало, булькало; старуха несколько раз судорожно сглотнула накопившуюся слюну. А затем продолжала: — Царапинка, значит, пустяковая. Он и внимания не обратил. Только рукой кровь по щеке размазал и зашагал дальше — грибов в то лето много было. Вот они с Анитой и баловались. У нее к тому моменту уж полная корзинка была. И грибы все как один отборные — не мелочь, знатные грибы: умела она их собирать; впрочем, теперь собирай не собирай, а такие и вовсе не растут!..

— Заладила, — возмутился кто-то из остановившихся послушать старуху рыболовов, — сначала про платье. Теперь вот про грибы. Ты еще скажи, что и рыба в реке не та. И ведмедь мелкий пошел. И шкуры на зверье облезли. Этак тебе до вечера россказней хватит.

— Ты давай не о ерунде всякой, о вурди рассказывай, — поддержали остальные.

— Не могу я так. Разное в голову лезет. Перепуталось все. А тут — любила ведь я его — сколько лет прошло, а все равно волнуюсь… Ну ее, Аниту… Я много чего про вурди знаю — это теперь их вроде как нету, повывели. Я лучше про другое расскажу… да вот про Найденыша, а?

— Не знаем мы твоего Найденыша. Может, и интересно это, а раз начала про Аниту, так и продолжай. Только не про грибы — про Аниту, — потребовали сельчане.

— Кхе… О чем это я? А! Про грибы. Так вот, как Анита эту самую царапинку учуяла — что с ней сталось! Затрясло ее, значит, всю. Корзинку из рук выпустила — грибы так ворохом и посыпались. Я еще подумала тогда: «Неужто на гиблый корень наступила? Как же заезжий-то с ней? Он про этот корень, верно, и не слышал вовсе». Только недолго я так думала. Интересно мне было. Я кустики, за которыми пряталась, чуток раздвинула, чтобы видеть лучше, не сильно — самую малость, а то ведь и заметить могут. Малинник это был. Колючий — ужас! Я и сама-то поцарапалась (хорошо, не до крови), ну и ягод, понятное дело, не удержалась (молодая была, глупая), все-таки нарвала и — в рот…

— Кхе! — передразнила старуху Тина.

— Опять вам не то? Ну вас! Перебивают на каждом слове. Вкусные были ягоды…

— Теперь такие не растут. — Тина ехидно усмехнулась. — Мы раньше от хвори помрем, чем ты до конца доберешься…

— А ты меня не учи! Мала еще! — гневно оборвала ее Гергамора. — Шумнула я тогда малость, кустами-то. Анита аж вздрогнула, побелела вся. У них, у вурди, что нюх, что слух — о-го-го! Я ведь, почитай, в двух шагах от смерти была. А может, и нет, — загадочно пробормотала Гергамора. — Ну я затаилась — даже дышать перестала. Анита головой влево-вправо повела: вроде никого. Успокоилась чуток. А пока она стояла, заезжий далеко ушел. Ты где, кричит, потеряла я тебя, откликнись, мол. А голос-то странный стал. Будто и не Анитин вовсе. Булькающий, низкий такой, вроде как у меня. Заезжему бы бежать куда подальше, но он-то откуда знал? В общем, откликнулся: «Здесь я! Иди сюда, через низинку, тут грибы какие-то чудные. Шляпки красивые, только не знаю, рвать ли. Первый раз такие вижу. Может, отрава, а?»

О грибах, значит, дурак думал!

Анита обрадовалась, даже дрожать перестала. «Иду, кричит (а ведь идет, только корзинку так и не подняла!), а ты, дурачок, грибы эти не трогай. Поганые они. Как тронешь, так и обожжет. Почище крапивы будет». Говорит это, а сама крадучись, по-лесному, по-звериному, в обход, через ельничек. А повадки странные. Ох! Тут уж и я, на что глупая была, кое-что смекать начала. «А ну как оборотень?» — думаю. Страшно мне стало, но я тихонько так, еще почище, чем Анита, за ними пошла.

5

Старуха внезапно умолкла, почесала облепленную мошкарой шею.

— Настоем намазаться забыла, кусают, вурди их возьми! — пробормотала она.

— А дальше?

— Не хочется мне рассказывать. Ничего хорошего. Тьфу!

— Но вурди-то, вурди как?