Введение в чтение Гегеля

Текст этого примечания (р. 434) двусмыслен, если не противоречив. Если допускается «исчезновение Человека в конце Истории», если утверждается, что «Человек продолжает жить в качестве животного», с уточнением, что «тот, кто исчезает, это собственно Человек», то нельзя сказать, что «все остальное сохраняется неопределенно долго: искусство, любовь, игра и т. д.». Если Человек снова становится животным, его искусства, любови, игры и прочее также должны снова стать чисто «естественными». В таком случае пришлось бы допустить, что после конца Истории люди строили бы здания и создавали произведения искусства точно так же, как птицы вьют гнезда, а пауки ткут паутину, они исполняли бы музыку по примеру лягушек и кузнечиков, играли бы, как играют щенки, и занимались любовью так, как это делают взрослые звери. Но вряд ли можно сказать, что все это «сделало бы Человека счастливым». Надо было бы сказать, что пост-исторические животные вида Homo sapiens (которые будут жить при изобилии и в полной безопасности) будут довольны своим художественным, эротическим, игровым поведением, поскольку, по определению, они будут им довольны. Но это не все. «Окончательное уничтожение собственно Человека» означает также окончательное исчезновение человеческой Речи (Логоса) в собственном смысле. Животные вида Homo sapiens реагировали бы посредством условных рефлексов на звуковые или зрительные сигналы, и их, так сказать, «речь» ничем бы не отличалась от «языка» пчел. Тогда исчезли бы не только Философия или поиски дискурсивной Мудрости, но и сама Мудрость, ибо пост-исторические животные не могли бы «познавать [дис- курсивно] Мир и самих себя».