Введение в дзэн-буддизм

Он никогда не молился, никогда не просил о прощении грехов, он никогда не совершал ничего такого, что обычно принято называть набожным поступком (Дзесю однажды спросили: "Какие поступки должен совершать истинный монах?" Он сказал: "Отделите себя от поступков"), так как поклонение Будде (К Дзесю пришел один монах и сказал: "Я иду на Юг в качестве паломника, что бы вы мне по этому случаю могли посоветовать?" Учитель сказал: "Если ты идешь на Юг, не останавливайся долго там где есть Будда, а также там, где нет его".), сжигание курений, чтение сутр и произнесение "нэмбуцу" (Один монах спросил Таккана Киндзана: "Практикуешь ли ты когда-либо нэмбуцу?" (произнесение имени Будды). Учитель ответил: "Нет, никогда". - "Почему?" - "Потому что я боюсь загрязнить рот".) - все это практиковалось лишь потому, что все Будды это практиковали, а не по какойлибо иной причине.

2. Этот упорный поиск является движущей силой дзэна. "Просите, и дано будет; ищите, и обрящете; стучите, и отверзнется". Это - также практическое наставление ведущее к дзэну. Но в связи с тем, что это вопрошение или поиск абсолютно субъективны, а биографическая литература по дзэну в этом отношении бедна информацией - особенно это относится к раннему периоду в истории дзэна, - его возможность может быть оценена по различным обстоятельствам, связанным с самим переживанием. Этот упорный поиск, или пытливость духа, были свойственны Эке, который, как говорят, долго стоял в снегу, обуреваемый желанием узнать истину дзэна. Биографы Эно в нем подчеркивают отсутствие познаний, много говорят о его стихотворении о "пустоте" и считают ненужным рассказывать о его внутренней жизни того периода, когда он занимался очисткой риса. Долгий и опасный путь, который он проделал, чтобы добраться с Юга до монастыря Гунина, требовал, вероятно, немало сил в те дни, если учесть, что он был, как нам известно, сыном простого бедного крестьянина.

Когда он прочел Ваджраччедику или услышал ее, как повествует его биография, в нем, должно быть, пробудилось очень сильное желание познать, что в действительности все это означает. В противном случае он не рискнул бы предпринять такое трудное путешествие. Таким образом, когда он работал на мельнице, его ум, должно быть, находился в состоянии большой духовной активности, самым упорным образом разыскивая истину.

В случае с Риндзаем последний даже не знал, что спросить у учителя. Если бы он знал, то ему было бы, вероятно, гораздо легче. Ему было известно, что с ним происходит что-то неладное, так как он чувствовал недовольство собой: он искал какую-то неизвестную реальность, о которой у него не было никакого представления. Если бы он мог определить ее, то это означало бы, что он уже постиг ее. Его разум представлял собой один большой вопросительный знак, не относящийся к какому-либо определенному объекту. Вселенная также была подобием его разума, таким же знаком, висящим в пустоте, так как нигде не было ничего определенного.

Такое блуждание во тьме, должно быть, продолжалось некоторое время и носило самый отчаянный характер. Именно это состояние ума не давало ему понять, какой конкретный вопрос он мог бы поставить перед учителем. В этом отношении он отличался от Эно, который уже знал, какую проблему ему нужно решить, даже еще до того, как он пришел к Гунину: его проблемой было понимание Ваджраччедики. Разум Эно был, вероятно, более простым и более широким, в то время, как Риндзай, подобно Эке, был, так сказать, интеллектуально "испорченным", и все, что он чувствовал, представляло собой общее умственное беспокойство, потому что он не знал, как размотать тот запутанный клубок, который становился еще запутаннее вследствие его знания. Когда старший монах посоветовал Риндзаю спросить учителя об "основном принципе буддизма", это было действительно большой помощью, потому что теперь перед ним было нечто определенное, за что можно было уцепиться. Его общее умственное беспокойство достигло особо острого состояния тогда, когда он был подвергнут "тридцати ударам". Плод его умственных поисков созревал и готов был упасть на землю.

Последнюю встряску - довольно суровую, следует признать, - ему устроил Обаку. Между этой встряской и конечным падением под влиянием Дайгу вопросительный знак Риндзая указывал на один конкретный факт, являющийся предметом, на котором все три года были сосредоточены все его силы. Если бы не было такого сосредоточения, он не смог бы воскликнуть: "В буддизме Обаку, в конце концов, нет ничего особенного".

Здесь вполне уместным будет сказать несколько слов о самовнушении, с которым часто путают дзэн. В самовнушении нет никакой умственной предыстории, а также никакого упорного поиска чего-либо, сопровождающегося острым чувством беспокойства. При самовнушении субъекту дается определенная идея, которую он принимает без сомнения, всем сердцем. Своей целью он ставит определенный практический результат, который он желает получить, принимая эту идею. Здесь все с самого начала определено, предписано и предложено.