Введение в философию

Замечательно, впрочем, что почти при всех событиях, производивших большие исторические повороты, противостоят друг другу два понимания: одно смотрит на событие, как на хорошее, другое – как на дурное. Возьмем, например, изображение реформации у протестантов и католиков: там она представляется, как спасение немецкого народа от рабства и упадка, здесь же – как начало всякой смуты и разложения, вывести нас из которого теперь снова сильно старается церковь. Или возьмем изображение французской революции у демократов и роялистов. Или предоставим написать историю иудеев хананеям, истории испанцев – сарацинам, истории англичан – народам, растоптанным и уничтоженным ими во всех частях света: в общем происходили бы те же самые события, но снабженные противоположными знаками – признак, что в оценке достоинства мы имеем дело не с объективным познанием, а с субъективными чувствами.

Если что вносит, однако, в понимание известное единодушие, так это то обстоятельство, что в конце концов история больше пишется одной стороной, именно оставшимися в живых победителями; мертвые – тихие люди. Это относится и к тем, которые падают во внутренней борьбе. Будь проведена контрреформация, история Реформации казалась бы в памяти людей подобной анабаптистскому движению. Таким образом, происходит то, что исторический ход, покровительствуя победителям и осуществляя настоящее, является как ряд определений неба. Если затем еще занавес, скрывающий будущее, размалевывается собственными надеждами и идеалами, то не удивительно, если дело идет на лад и вся история представляется как прямой путь к предопределенной цели. Именно это же самое обстоятельство послужило причиной того, что теологические философы истории просмотрели то, какой странной в сущности оказывается история иудейского народа. По старому воззрению, божественное водительство наиболее видно как раз на этом народе; в Священном Писании мы находим даже доподлинное изображение того пути, которым Бог вел свой избранный народ. Он предопределяет ему страну и среду окружающих соседних народов. Он призывает для него судей и пророков и лично снабжает их наставлениями; Он постоянно вмешивается в судьбу народа со своими спасительными чудесами, при Красном море и в лагере ассириян перед Иерусалимом; наконец, Он в течение целых столетий посылает ему пророков и проповедников о Мессии, которого Он имеет послать. И, в конце концов, народ этот, когда является Мессия, отвергает Его и потом сам отвергается Богом, как неисправимый.

Еще яснее становится невозможность телеологического построения в судьбе индивидуальной жизни. Во все времена, склад судеб собственной жизни служил для индивидуума последней и глубочайшей причиной веры в руководящее Провидение. С простыми, по-видимому, случайностями связываются значительные повороты в жизни, из тяжелой нужды и стеснения открывается непредвиденный выход, даже неблагоприятные происшествия приводят, в конце концов, к спасительным последствиям; ты видишь, что не сам ты с твоим прозаическим разумом привел свою жизнь к хорошей цели, и ты с благоговением говоришь: что такое дитя человеческое, что ты памятуешь о нем, – и что такое Сын человеческий, что ты печешься о нем?

Но если ты попытаешься превратить свою веру в познание, то скоро нагромождается целая гора трудностей и сомнений. Правда, все, что случилось, способствовало осуществлению настоящего состояния. Но разве оно самое лучшее, какое только возможно? Соответствует ли твоя жизнь в своем целом ходе твоему идеалу? Разве не было бы мыслимо исполнение его более полное, высокое, более чистое? А что с теми, которые вообще потерпели неудачу в жизни? Или таких нет? Это значило бы уж слишком резко противоречить фактам. В чем же причина этого? Ошиблась ли здесь руководящая рука в самой себе? Или у тебя хватит духу сказать: жизненные обстоятельства и судьба были и для таких людей наилучшими, какие только они могли иметь; если же они, несмотря на это, не достигли добропорядочной и хорошей жизни, то причина тому лежала в них самих; всякая перемена в обстоятельствах, в воспитании, в обществе повела бы за собой еще худшую неудачу.

Я не думаю, чтобы нашелся охотник взять на себя защиту такого тезиса. Напротив, если мы видим что-либо в этих вещах, то ведь конечно следующее: редко встречаются такие безнадежные природные задатки, из которых ни при каком складе жизненных условий нельзя было бы сделать сколько-нибудь сносную жизнь. В очень многих случаях нам кажется, будто мы ясно видим, что не в воле и не в самом существе лежала причина, если эти задатки не достигли правильного развития, а в неблагоприятных обстоятельствах, в жестокой ли бедности и низком положении, или в роскоши и недостатке серьезных, принуждающих и поощряющих волю задач, или в тупом безучастии окружающей среды, или в коварном искушении со стороны дурных приятелей.