Введение в философию

Итак, — в логике, вот в чем все дело: под этим я понимаю перечисление заурядных понятий, как они обыкновенно находятся «под нелепым лбом человека», без отделения формального элемента от содержания, без руководящей нити, без здравого смысла: ведь я же имею дело с немецкими бараньими головами, которые весьма легко одурачить бессмысленной болтовней и несколькими парадоксами из дома умалишенных и вести куда угодно.

A propos, я исповедуюсь здесь, на случай своей смерти, что я презираю немецкую нацию за ее чрезмерную глупость и стыжусь своей принадлежности к ней. Меня утешает лишь то, что Бэкон в colores boni et mali сказал о северных и южных народах.

§ 77

Гегель в своей дедукции из чистого мышления дошел лишь до Аугсбургского вероисповедания и до причастия sub utraque — почему же не до королевско-прусского богослужения?

§ 78

Кантово опровержение онтологического доказательства в то же время является опровержением и гегелевского мудрствования. Оттого-то последнее и возлюбило онтологическое доказательство всем сердцем.

§ 79

Основная мысль гегелевской философии сводится к подновленному схоластико-реалистическому учению: Universalia ante rem, а вместе с тем и спинозизм вновь разряжается в пух и перья.

§ 80

Как средство поглупеть гегелевская философия несравненна: эта абракадабра, эта болтовня, набор слов, предлагающий в своих чудовищных сочетаниях разуму мыслить невозможные мысли, вопиющие противоречия, совершенно калечить интеллект. Поэтому надо дивиться, каким образом философия Гегеля могла процвести в такое время, когда правительства вполне определенно желали, чтобы народы и, следовательно, прежде всего, ученые, были столь мудрыми и просвещенными, как только можно быть. Вероятно, правительства совсем не обратили внимания на гегелевскую философию.

§ 81

Когда гегельянец в своих утверждениях неожиданно допускает противоречащие им положения, он говорит: «Теперь понятие превратилось в свою противоположность». Вот если бы и на суде дело обстояло так же!

§ 82

Уклоняющиеся в наше время от философии своего учителя гегельянцы, например Вейсе, Фишер, Бранис, Гиллебранд, Фихте-младший, делают это потому, что с высокого места предуказаны личный Бог и бессмертная душа, а их у Гегеля не нашлось в запасе — по крайней мере, не вполне, хотя из его болтовни и бессмыслицы можно вывести все, что угодно. Лишь основной метод Гегеля, т.е. отправление от понятия, как данного, независимо, откуда оно взялось, — мышление, не заимствующее никакого материала извне, а самому себе служащее материалом, или самодвижение понятия, короче — объективную логику: вот что они удерживают все, так как она очень удобна для всяческих лазеек. И вот приходят они с абсолютною личностью и духом: «Истина духа — это личность». Это и есть доказательство бытия Божия. Жаль, что Кант не был знаком с ним; а то о него разбилась бы критика разума. Они достаточно глупы, чтобы верить, что публика или, по крайней мере, студенты примут за философию жалкое мошенничество и презренные потуги наемников и креатур.

§ 83

«Философия духа» Гиллебранда — книга в духе Гегеля и по его методу, и это весьма желательно: она показывает, что даже такая, явно соломою набитая, голова может ничуть не хуже Гегеля писать один за другим тяжеловесные запутанные периоды, полные невероятных сочетаний слов и непосредственно ощутимых противоречий, — и все это для того, чтобы скрыть за ними самые тривиальные и ничтожнейшие мысли.

§ 84

Когда я читаю какого-нибудь гегельянца, в особенности же гегельянскую историю философии (например, Байргоффера или Мехелета), где после resume всех действительных мыслителей за два тысячелетия излагается наконец гегелевское шарлатанство, и притом не только как философия, а как высший пункт и завершение философии, как достигнутая цель, в которой все прочие философии были лишь предуготовлением, лишь ступенями, по каким должен был шагать Калибан-Гегель, чтобы воссесть на трон истины, — итак, когда я читаю такой вздор, я удивленно спрашиваю самого себя: что это — глупость или низость? болтает ли парень так потому, что он действительно настолько глуп, что считает мудростью пустейший набор слов, чистейшую бессмыслицу, или же потому, что он надеется получить суточные и столовые за возвышение этого Евангелия?

По большей части я склоняюсь к последнему решению: ибо хотя глупость и лежит в национальном характере немцев (в чем согласны все иностранцы), однако основною характерной чертою немецкой литературы этого столетия является подлость и трусость. Одно знаю я с полною уверенностью — это что молодой человек, хотя бы некоторое время бывший гегельянцем, навсегда показал уже свою полную неспособность к философии. Ибо тот, кто может находить или предлагает находить удовольствие в таком явном наборе слов, в таком сумасбродстве и чистейшей нелепице, тот должен быть совершенно лишенным всякого стремления к истине, всякой склонности к мышлению, всякой способности к серьезной философии.

§ 85