Введение в философскую феноменологию

ческим построениям идеализма во всей традиции, исходящей от Декарта. Философия впадает здесь в соблазн тотальной прозрачности этого «я», считает Марсель. Это, однако, отнюдь не очевидно и является серьезной проблемой. Или это «я» полностью противостоит бытию, имеет его, или же оно «изнутри» само проникнуто этим бытием. Во втором случае, к которому и склоняется философ, иллюзии по поводу прозрачности «я» приходится оставить. Эта бытийственная глубина «я» выступает как некая тайна, а познание ее как таинство. Если же «я» (субъект) противостоит бытию, то тогда совершенно непонятно, как можно перейти от «я» к любому факту, к бытию. Здесь всегда совершается некий непонятный скачок, замаскированный у Декарта доказательством существования Бога. Марсель считает, что строить метафизику нужно исходя сразу из факта воплощения, наличия у человека тела. «Воплощение — центральная данность метафизики. Воплощение или ситуация бытия, обнаруженного в его связи с телом... Это — фундаментальная ситуация, не могущая, строго говоря, быть прирученной, над ней невозможно господствовать, она не подлежит анализу. Собственно, это не факт, но такая данность, которая делает факт возможным»[75]. Ситуация, ангажированность, или завербованность, являются основными терминами Марселевского философского анализа. Без учета ситуативности философия превращается в беспредметную игру понятиями.

С точки зрения проникнутости самого познающего «я» бытием многие проблемы метафизики выступают как деградированные таинства. Таковы, как указывали мы уже выше, проблемы свободы и зла. И с другой стороны, со стороны проблемности, тайна определяется Марселем как «проблема, вторгающаяся в собственные условия своей возможности»[76]. В широком смысле слова и сам акт человеческой мысли есть для философа некая тайна, потому, что мысль не довольствуется никаким символическим представлением и стремится любую схему, изображение, символ истолковать как неадекватные и побудить нас к дальнейшему исследованию. Мысль все время подталкивает нас признать, что внутри нас, как и извне, мы все время сталкиваемся с конкретным неисчерпаемым.

Хотя все познаваемое выступает для нас в виде некоторого опыта, который, собственно, есть всегда только мой опыт, нечто мне данное, тем не менее мысль в познании стремится подняться до «...превосходящей и охватывающей меня мысли, с которой я не могу, даже идеальным образом, отождествиться»[77]. Эта предносящаяся нам неисчерпаемая конкретность не может быть сведена ни к какой данности, но может только лишь

{стр. 49}

быть признанной или только лишь приветствуемой в ее манифестации. Всякая данность, подчеркивает Марсель, предполагает некоторую возможность инвентаризации бытия, возможность разложения бытия на части и манипулирования этими частями, что свидетельствует об опре­деленной власти субъекта, и в моральном плане дает ему своеобразное удовлетворение[78]. Но в то же время «доступное инвентаризации открывает простор для отчаяния», — цитирует философ самого себя (из работы «Быть и иметь»). Почему так? Потому что это инвентаризованное бытие есть противоестественное отделение нас самих от бытия в собственном смысле, как бы помещение в некоторую тюремную камеру, из которой нет выхода... Для пояснения своей мысли Марсель приводит бытовую аналогию, одну из ряда тех, которыми он пользуется довольно часто. Предположим, мы оказались в некотором новом месте, которое поначалу нам кажется очень интересным и неисчерпаемым по своим возможностям. Но вот, после некоторого времени, мы уже обошли все уголки этой местности, все тропинки, мы уже здесь «все знаем», и нам становится все это неинтересно. Нет ничего нового! И самое главное, подчеркивает философ, что мы не можем сообщить, передать наше восприятие другим людям, которые живут в этой местности, которые более тесно связаны с ней или по рождению, или профессионально, или каким-то другим образом. Я же пришел сюда только для того, чтобы просто обогатить «мое имение», новыми «впечатлениями» и «воспоминаниями». В жизни мы очень часто ведем себя как подобные коллекционеры. И нам становится скучно. Почему? Вроде же мы стремились к расширению нашего познания? А жизнь очень коротка, чтобы стараться все усвоить не просто схематично, а глубже... Однако, говоря ответственно, для меня же самого подобное накопление фактов, «знаний» имеет слишком малую цену. «И что значит то, что я смог бы узнать и присоединить к себе, по сравнению с тем, чего я не могу увидеть, что мне не удастся ассимилировать? И здесь меня поджидает отчаяние, я как бы попадаю в окружение. И чувствую: это тюрьма»[79].