Введение в историческую уралистику

Следует также отметить и ещё одно обстоятельство: в случае со словами базовой лексики нельзя с уверенностью говорить о направлении заимствования. Кроме того, нельзя не считаться с оставленной выше возможностью общего, в конечном счёте, происхождения уральского и индоевропейского праязыков от древнейшего праязыка, наследием которого могут быть данные (и некоторые другие, по непонятным причинам не учтённые К. Редеи) корни — ср., например, соответствия приводимым К. Редеи уральским словам в дравидийских языках: драв. *muc‑ «мыть», *tā‑r‑ «давать, нести», *muy‑ «подарок, приданое» [Tyler 1968]. Речь идёт о ностратической гипотезе, с начала 1960‑х годов разрабатывавшейся российским лингвистом В. М. Илличем-Свитычем (см. [Иллич-Свитыч 1971] и др.) , а затем — его последователями в разных странах мира. Гипотеза о древнейшем родстве нескольких языковых семей Евразии (в классическом варианте: афразийская, картвельская, индоевропейская, дравидийская, уральская, алтайская), в рамках которой уральская и индоевропейская ветви рассматриваются как принадлежащие к разным (восточному и западному) стволам ностратической макросемьи (см. также [Иванов 1985]), практически снимает все трудности, связанные с интерпретацией имеющегося материала: общие элементы в базовой лексике, а также — в морфологии (см. выше), реконструируемые для уральского и индоевропейского праязыков, могут объясняться не контактами этих праязыков на поздней стадии их существования и не общностью происхождения этих языков непосредственно из одного источника, а древнейшей общей ностратической основой, на которой сложились эти и некоторые другие языковые системы Северной Евразии[19].

Из всего сказанного выше, таким образом, следует, что проделанная на сегодня различными авторами работа по поискам следов контактов между индоевропейским и уральским праязыками приводит к отрицательному результату: реальных данных, свидетельствующих о таких контактах, нет.

Впрочем, следует заметить, что даже обнаружение следов такого рода контактов не могло бы непосредственно способствовать решению вопроса о локализации уральской прародины, поскольку проблема индоевропейской прародины не менее сложна и равным образом (даже, вероятно, и более) далека от своего решения. Несмотря на широкую популярность, которую приобрела в последние десятилетия гипотеза «степной» (в степях от р. Урал до Днепра и Дуная) прародины индоевропейцев (так называемая «курганная» гипотеза М. Гимбутас — см. [Gimbutas 1970] и др.), её явное противоречие с некоторыми данными индоевропейской лингвистической палеонтологии, недостаточное и не всегда корректное археологическое обоснование (по крайней мере, в «авторском» варианте — см., например, указания на многие его несообразности [Häusler 1963:363—366; Мерперт 1976:108—109]) и другие проблемы мешают безоговорочному принятию этой точки зрения. Притом существуют и иные гипотезы, имеющие часто не меньше сильных сторон, чем «степная»: индоевропейскую прародину локализуют на Армянском нагорье [Гамкрелидзе, Иванов 1984], в Анатолии [Renfrew 1987], на Балканах [Дьяконов 1982], в циркумпонтийской зоне [Черных 1988], сильнейшей аргументацией оперируют сторонники старой гипотезы о центрально-европейской прародине индоевропейцев [Devoto 1962; Bosch-Gimpera 1960; Krahe 1957] (краткий обзор см. [Mallory 1989:143—185]). Это обстоятельство вкупе со сделанным выше выводом о ненадёжности и / или ошибочности имеющихся на сегодня построений о праиндоевропейско-прауральских контактах лишают последних оснований новейшие попытки локализации уральской прародины в Восточной Европе по соседству с индоевропейской (см., напр., [Makkay 1990])[20].