Введение в конституционное право с разъяснением сложных вопросов

Однако не всякое устройство и не всякое установление можно обозначить термином «конституция», а только такое, которое предполагает нечто принципиально важное. Об этом, собственно, свидетельствует сам корень «const», означающий постоянство, устойчивость, укорененность. О различии между фундаментальным и производным, кажется, впервые было сказано Аристотелем (384–322 гг. до н. э.): он выделял основу государства (политию) и законы, изданные на этой основе (номос). Такое понимание и было заимствовано римлянами, которым мы обязаны словом «конституция». Г. Еллинек в небольшой брошюре «Конституция, их история и значение в современном праве» (единственное и множественное число смешаны в переводном оригинале) писал:

«Римляне также проводят строгое различие между конституцией государства и отдельными законоположениями, как бы велико ни было значение последних для общества. Установление конституции они обозначали специальным термином: “rem publicam constituere”. В великие поворотные моменты римской истории право изменения конституции возлагалось на чрезвычайные магистраты, которые облекались учредительной властью, последняя же фактически представляла собой совершенно неограниченную власть. Из этого выражения – rem publicam constituere – и возник термин “конституция” в смысле государственного устройства, вошедший, впрочем, во всеобщее употребление лишь с XVIII века»[51].

Чрезвычайный магистрат, или экстраординарная магистратура (magister populi – букв. «предводитель народа»), представлял собой, по существу, диктатуру. Только не в современном – негативном – смысле. В частности, должность magister populi вводилась при серьезной угрозе Республике и не более чем на шесть месяцев. Только последний «предводитель народа» – Луций Корнелий Сулла (138–78 гг. до н. э.) – объявил себя пожизненным диктатором.

Весьма удачно, кстати, перевел термин «конституция» наш выдающийся соотечественник М.М. Сперанский (1772–1839), чей голос, к сожалению, не был вовремя услышан, а реформаторский потенциал не был оценен. Он говорил о конституции как о «коренных законах»:

«Каким образом коренные законы государства соделать столько неподвижными и непременяемыми (архаичный вариант слова «неизменными». – М. К.), чтоб никакая власть преступить их не могла и чтоб сила, в монархии вседействующая, над ними единственно никакого действия не имела? Сей вопрос всегда был наиважнейшим предметом размышления всех добрых государей, упражнением наилучших умов, общею мыслию всех, кто истинно любит отечество и не потерял еще надежды видеть его счастливым»[52].