В-третьих, ввиду привлечения нами элементарных фактов описательной грамматики естественных языков и ввиду базирования грамматического анализа на интуитивных данных, вполне доступных для проверки и уточнения, наш анализ претендует на понятность для массового языковеда. Предложенное выше рассуждение о лингвистическом применении понятий окрестности и семейства, предполагает только знание элементарной математики и элементарной грамматики, выход за пределы которых подробно объясняется и мотивируется. Само собою разумеется, что всегда найдутся люди, не имеющие интереса ни к математике, ни к грамматике или имеющие интерес только к одной из этих дисциплин. В таком случае им не следует читать такие рассуждения, примером которых является наше предыдущее рассуждение, да они и сами едва ли захотят заниматься подобного рода предметом. Зато те, для которых близки проблемы точного построения грамматики, в нашем популярном изложении теории лингвистических окрестностей и семейств, найдут все необходимые разъяснения для начального изучения математически-грамматических проблем. Современные же структуралисты очень скупы на приведение элементарных фактов естественного языка, в огромном большинстве случаев не приводят даже пояснительных примеров и пишут в таком стиле, который мало кому понятен и имеет в виду только избранную небольшую кучку исследователей.
В-четвертых, наконец, мы должны еще и еще раз подчеркнуть, что наше рассуждение об окрестностях и семействах, а также и вообще о структурах и моделях, имеет в виду исключительно интересы лингвистов и надеется помочь построению не чего другого, но именно лингвистики, как самостоятельной науки. Наше рассуждение не имеет никакого отношения к инженерам и техникам, которые стремятся превратить живой язык в нечто такое, что можно было бы удобно заложить в машину и получить из этого какой-нибудь технический эффект. Чтобы добиться, например, возможности машинного перевода с одного языка на другой, невозможно обойтись без специальной обработки живого языка, без его механического препарирования, без его утонченной формализации. Однако эта техника машинного перевода не имеет никакого отношения к теории самого языка или имеет к ней отношение более или менее случайное.
Когда часовщик делает часы, он тоже должен разбивать живое течение времени на мертвые куски, переводить живое время на язык мертвого пространства, находить в сплошной текучести временного потока те или иные неподвижные точки, оформлять их так, чтобы они указывались стрелками часов на неподвижном циферблате, и даже оформить их при помощи боя или звона, при помощи звучания колокольчика и даже с привлечением всяких других звуков, вроде голоса кукушки, и даже целой музыки. Имеет ли какое-нибудь отношение это дробление вечно подвижного времени на неподвижные и строго изолированные точки к философской, логической, психологической, эстетической и всякой другой теории времени? Вивисекция живого времени и разнообразная комбинация его изолированных точек дает в руки часового мастера огромное орудие, с помощью которого он создает предмет такой глубочайшей жизненной важности, как часы карманные, стенные, башенные и те, которые входят как один из элементов в еще более сложные технические системы. И кто из здравомыслящих людей будет протестовать против часового производства, как бы этому последнему не приходилось в технических целях дробить живое время и по-разному комбинировать эти раздробленные моменты времени? Однако и здравомыслящий часовщик тоже не будет входить в логические или философские проблемы времени, а будет предоставлять это работникам в области логики или философии.