Введение в общую теорию языковых моделей

В современной лингвистике существует огромная по своей интенсивности тенденция рассматривать не только морфемы, слова или фразы, но и фонемы вне всякого их смыслового функционирования. Многие лингвисты даже бахвалятся тем, что они строят или построили фонологию вне всякого понятия смысла. Возможно ли это, и если возможно, то каким образом?

Необходимо согласиться, что не только фонемы, морфемы, слова или фразы имеют в языке свой смысл, но что имеется полная возможность рассматривать вне всякого языкового смысла и фонемы, и морфемы, и слова, и целые фразы. В самом деле, если мы возьмем такой звуковой комплекс как «аба», то в предметном отношении и в отношении коммуникации этот комплекс совершенно лишен всякого смысла. Прибавляя к нему некоторые звуки и получая такие звуковые комплексы как «даба», «заба», «каба» и т.д., мы опять-таки получаем бессмысленные наборы звуков. Но мы отдаем себе полный отчет в том, что нам ясен смысл «а» и «б» и первых по порядку звуков в других, только что названных сочетаниях.

Разве мы не знаем, что «а» есть именно «а» или что «б» есть именно «б»? И разве это не значит, что «а» имеет свой определенный смысл, именно смысл звука «а», и что также «б» имеет тоже свой определенный смысл, именно смысл звука «б»? Но ведь тогда это значит, что звуки «а» и «б», а также начальные согласные в других приведенных нами словах вполне определенно несут с собою дистинктивную, смыслоразличительную функцию. И разве «даба» ничем не отличается от «аба»? Отличие тут совершенно налицо. И разве звуковой комплекс «каба» ничем не отличается от «заба»? Конечно, отличается. Единственно, что тут можно сказать, это только то, что дистинктивная функция фонемы не выходит здесь за пределы самих же звуков, что бессмысленность подобного рода наборов звуков не есть бессмысленность в абсолютном смысле слова, а только бессмысленность в отношении сообщаемого предмета, в отношении какой-нибудь логической мысли или в отношении какой-нибудь осмысленной коммуникации.

И вообще можно ли говорить о каком-нибудь абсолютном отсутствии смысла и о какой-нибудь абсолютной бессмыслице? Когда мы говорим о бесформенной куче песка или грязи, то в абсолютном смысле слова это не значит, что наша куча не имеет никакой формы. Это – самая настоящая форма, но, правда, пока еще не форма какого-нибудь обработанного и приведенного в норму предмета. Когда мы говорим о безвольном человеке, то это тоже не значит, что наш человек действительно лишен всякой воли. Это значит только то, что воля данного человека проявляет себя каким-то особенным и специфическим образом. Когда мы говорим, что этот музыкант играет и поет неритмично, это не значит, что в его игре или пении отсутствует всякий ритм. Это значит, что ритм у него есть, но этот ритм плохой. В математике мы говорим о нуле, но разве это значит, что нуль есть ничто? Ведь если б это было так, то никакого нуля не существовало бы. А он вполне определенно существует. Он является числом и притом целым числом, а не каким-нибудь дробным, четным числом и даже положительным. Над нулем производятся в математике разные операции, и эти операции подчиняются самым строгим правилам. Даже когда мы произносим «ничто», значит ли это, что мы ничего не произносим и что слово «ничто» не имеет никакого смысла. Ведь «ничто» есть именно не что-нибудь иное, как именно «ничто». Оно является носителем вполне определенного и точного смысла, а, именно, смысла «ничто». Следовательно, «ничто» вполне определенно есть некоторого рода «нечто». Иначе мы никогда не произносили бы слова «ничто» и оно не имело бы для нас ровно никакого смысла.

Из таких примеров вытекает, что бессмысленный набор звуков тоже имеет свой смысл, а именно смысл бессмыслицы. Отсюда следует также и то, что о смыслоразличительной функции фонемы можно и нужно говорить не только в тех случаях, когда она является носителем какого-нибудь незвукового смысла, но и в тех случаях, когда она является носителем смысла самих же звуков, взятых самостоятельно и вполне изолированно. Тут даже нет той одноплановости, которая характеризует собою всякую внесмысловую оценку звуков. Тут есть и своя двухплановость, но только вторым планом является здесь сам же звук. В глобальном виде он действительно лишен двухплановости. Но там, где звук уже осознан как таковой, отождествлен сам с собою и различен со всеми другими звуками, там он уже получил свой собственный смысл, в данном случае не выходящий за пределы его же самого и лишенный обыкновенной языковой семантики.