Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение

В данной книге я предлагаю собственное прочтение библейского текста и в то же время привожу множество цитат из работ других авторов. Я намеренно делаю это для того, чтобы читатель имел возможность принять участие в живом диалоге между интерпретаторами, гораздо более объемном, нежели могут вместить страницы этой книги. Надеюсь, что благодаря такому подходу текст окажется более интересным и для священнослужителей, и для мирян и будет восприниматься не как очередное «задание по чтению», но как «иной мир», мир благоденствия, свободы и ответственности, противостоящий как господствующей секулярной культуре, как и традиционному церковному учению, зачастую сухому и ограниченному.

Размышляя о творческой роли текста в процессе создания «иного мира», я опирался на мнения двух выдающихся мастеров библейской интерпретации. Амос Уайлдер говорит о повествовании, создающем подобный мир:

Если мы обратимся к целому ряду известнейших современных критиков с вопросом о взаимосвязи между миром, созданным в повествовании, и реальностью, то в ответ услышим, что сама постановка вопроса неверна. С одной стороны, действие внутри каждой истории идет своим чередом, увлекая нас за собой. Сказитель придумывает историю, а не воспроизводит ее. Он плетет собственную паутину повествования, и смысл каждой его части, каждой мельчайшей детали зависит от истории в целом. Мы потеряем нить повествования, прервав рассказчика, чтобы спросить о том, как та или иная деталь соотносятся с внешним по отношению к истории миром.

Что еще более важно, филологи могут спросить нас, что именно мы подразумеваем под «реальным миром». Никакой «мир» не может существовать для нас без названия, языка и истории. Природа вещей проявляется через их называние. Таким образом, реальный мир оказывается тоже миром повествования. И, находясь в нем, мы также не можем приблизиться к тому, что кажется нам более «реальным». Единственный мир, доступный нам, — мир нашего языка!

(Wilder 1983, 361).

Слова Уайлдера о повествовании, разумеется, в полной мере применимы, mutatis mutandis, и ко всему многообразию других жанров.

Рэймонд Браун в одном из своих ранних исследований, посвященных интерпретации, писал:

В конце концов, читая Священное Писание, мы находимся в доме Отца, внутри которого детям позволено играть

(Brown 1955, 28).

Не отрицая всей важности вопросов, связанных с каноничностью, я все–таки хотел бы обратить внимание на сохранившиеся в соответствующих текстах элементы «иного мышления», далеко выходящего за пределы канона. Об этом «странном новом мире», существующем внутри Библии, писал уже Карл Барт. Действительно, как отмечал сам Барт, новизна и странность этого мира проникают даже сквозь строгие рамки каноничности. Я надеюсь, что моя работа внесет вклад в дело творческой, художественной интерпретации Библии церковью, особенно в условиях поверхностного, ограниченного мира массовой культуры, вовсе не похожего на вместилище жизни в изобилии, подаренной нам Богом Евангелия.