Введение в Ветхий Завет. Книга 2.

Но кроме внешних свидетельств нужно обратить внимание на внутренний характер повествований Пятикнижия, крайнее беспристрастие священного историка. Это не только не панегирист, стремящийся всех и все «родное» прославить, а «чуждое» унизить и порицать, это даже наоборот — скорее «самопорицатель», рельефно и для всех очевидно указывающий больные стороны личной и общественной жизни родного по плоти народа, мешающие и имевшие в будущем мешать его духовному росту до идеала «народа Божия», чем лишь «строгий и беспристрастно-холодный» историк. В этом случае он скорее готов явиться строгим порицателем, резким критиком и судьею, чем индифферентным историком, а уже никак не панегиристом, старающимся или «замолчать» или «смягчить» неблагоприятные для патриотизма события. Стоит прочесть его пророчественно-прощальную «песнь» (Втор 32 гл.), в коей он соединяет прошедшее и будущее Израиля в одну картину, чтоб убедиться в вышеотмеченной характеристике. Эта песнь наполнена и даже переполнена строгими порицаниями и за прошлое и за будущее жестоковыйного народа, и не ожидает, и не возвещает ему ничего, кроме нравственных падений и вполне заслуживаемых за них страданий. Такой же взгляд Бытописатель проводит и на всю современную ему историю еврейского народа, тщательно отмечая, начиная с периода казней, исхода, соглядатаев, и кончая всеми событиями 40-летнего странствования: постоянные уклонения его от Бога, его «ропот на Моисея и на Бога» по всякому ничтожному случаю, его открытые и обширные по участникам возмущения (Исх 16:2–4; Числ 14:1–4; 16 гл.; 20:3–13), его полное отвержение Бога и служение тельцу у подножия Синая (Исх 32 гл.), постоянные проявления в народной массе то крайнего малодушия (Исх 14:10–12; Числ 14:1–4; 20:1–6), то крайней дерзости и упрямства, плотоугодия (Числ 11:1–6, 30–34; 25:1–9) и невоздержности. Чего стоило выслушать и «записать» грозный приговор Господень о «погибели» всех исшедших из Египта в пустыни… и видеть и также «записывать» постепенное его исполнение. Какой панегирист решится на подобную запись? Даже и у «холодно-беспристрастного» историка своего народа как бы не дрогнула рука от такой записи. А что сказать о «записи» подобного же приговора и исполнения его касательно самого Моисея, Аарона и Мариами (Числ 12 гл.; 20:11–13:22–24; Втор 1:37; 4:21; 34:4–5)? Кто может все это «придумать» и изложить в повествовании о великом вожде и спасителе Израиля?… Ведь как ни переделывают и ни перестраивают критики ветхозаветную историю, все-таки они во все века признают уважение евреев к Моисею. А неужели в подобном сказании могло выразиться «легендарно-мифическое» уважение к нему? Наоборот, у ненавистников лишь Моисея оно могло появиться, а таковых не было.

Конечно, в повествованиях книги Бытия нет такого мрачного фона, но и там не очень «светло». Припомним повествование о грехопадении (3 гл.); об опьянении Ноя (9:21–24); о Сарре, Аврааме и Агари; об Иуде и Фамари; о Сихеме (34 и 38 глл.), а ведь это — родоначальники израильских колен и «уважаемые предки» Израиля. Отчего бы не «замолчать» и не опустить этих «компрометирующих» фактов и отношений? Однако же священный историк нисколько не замалчивает их, а все сообщает.

Но, конечно, по указанным чертам историографии никто не сочтет Бытописателя и «мизантропом», лишь намеренно сгущающим мрачные краски в своем повествовании. У него не мало и светлых красок о лицах и событиях, заслуживающих истинной славы. Перечислять все эти черты и примеры невозможно, они всюду находятся и всякому из священной истории известны. Кто из нас мог в детстве без слез читать повествование «об Иосифе и его откровении братьям своим»? Можно ли спокойно и без глубочайшего благоговения читать повествование о молитве Моисея: изглади мя (Господи) из книги Твоея (Исх 32:32) за идолопоклонство народа; или многократную его молитву о спасении Израиля после других его преступлений (Исх 32:11–14:32; Числ 11:15; 14:11–20).

Так, общий вывод может быть лишь тот, что священный историк в Пятикнижии вполне правдив, ничего и никого тенденциозно ни прославляет, ни унижает, а лишь повествует так, как и в действительности все происходило. Эти черты в его повествовании, думаем, более убедительно говорят о его историчности, чем внешние и случайные совпадения с ним внебиблейских памятников и их свидетельств.