Введите обвиняемых

– Позвольте откланяться, ваше величество. Вы, как всегда, показали себя любезнейшим из государей. Если я успею – а я надеюсь успеть, – для моего господина будет утешением узнать о последних часах своей тетки от собственного посла.

– Это было моим долгом, – произносит Генрих, трезвея. – Доброго пути.

– Я отправлюсь завтра с первым светом, – говорит посол, и они торопливо идут прочь, через толпу разряженных танцоров и скачущих деревянных лошадок, через стаю рыб, следующих за морским божеством. Огибают крепость – расписанное под камень дощатое сооружение на смазанных колесах, едущее прямо на них.

Такие же смазанные колеса наверняка крутятся в голове у посла: все, сказанное о женщине, которую Шапюи называет конкубиной, ложится в шифрованные строки будущих депеш. Бесполезно притворяться, будто кто-то чего-то не слышал: когда Брэндон орет, в Германии падают деревья. Вполне возможно, что посол сейчас внутренне ликует: конечно, не оттого, что Генрих женится на французской принцессе, но от мысли, что Анне уже недолго называть себя королевой.

Однако, если и так, дипломат не подает виду.

– Кремюэль, – говорит Шапюи, обратив к нему бледное сосредоточенное лицо, – я слышал, что сказал герцог. О вас. О вашем положении. Кхе-хм. Не знаю, насколько вас это утешит, но я и сам низкого рода. Может быть, не настолько низкого…

Отец и дед Шапюи были простыми стряпчими, прадед – крестьянином.

– И опять-таки не знаю, насколько вас это утешит, но я убежден, что вы достойны своего места. На этом свете я готов поддержать вас против кого угодно. Вы учены и красноречивы. Если бы мне потребовалось защищать свою жизнь в суде, я пригласил бы вас.

– Вы меня изумляете, Эсташ.

– Возвращайтесь к Генриху. Убедите его, что принцесса должна повидаться с матерью. Женщина на смертном одре… чьим политическим интересам она может повредить? – Короткий сухой всхлип, и посол вновь берет себя в руки. Снимает шапку, смотрит на нее так, будто не может понять, откуда она взялась. – Едва ли мне прилично в ней ехать. Она больше пристала Рождеству, вы согласны? И все же мне жаль было бы ее лишиться. Она единственная в своем роде.

– Отдайте ее мне. Я отошлю ее вам домой – будете носить, когда вернетесь. – (Когда закончится срок траура, думает он про себя.) – Послушайте. Я не стану обнадеживать вас касательно Марии.

– Поскольку вы англичанин и не умеете лукавить. – Короткий злой смешок. – Святые угодники!

– Король не позволит Марии видеться с теми, кто укрепит в ней дух непокорства.

– Даже с умирающей матерью?

– Особенно с ней. Не хватало нам только клятв у смертного одра, понимаете?

Он говорит шкиперу барки: я останусь здесь, хочу посмотреть, съест ли дракон охотника. Доставьте посла в Лондон, ему надо собираться в дорогу.

– А как вернетесь вы? – спрашивает Шапюи.

– Ползком, дай Брэндону волю. – Он кладет руку на щуплое плечо дипломата. – Теперь ведь препятствие устранится? К союзу с вашим господином. Что станет огромным благом для Англии и для ее торговли. И я, и вы этого хотим. Нас разделяла только Екатерина.

– А как насчет женитьбы на французской принцессе?

– Не будет никакой женитьбы. Это все сказки. Отправляйтесь. Через час стемнеет. Вам надо хорошенько выспаться.

На Темзу уже наползают сумерки, между набегающими волнами залегли тени, синий вечер сгустился по берегам. Он спрашивает лодочника: как, по-твоему, сейчас дороги на севере – проехать можно? Бог с вами, сэр, отвечает тот, я только реку и знаю, да и на севере дальше Энфилда не бывал.

Стипни встречает его ярко освещенными окнами, дети-певчие выводят в саду святочные колядки, собаки лают, черные тени мечутся на снегу, а над замерзшей колючей изгородью призрачно белеют снеговики. У одного, самого высокого, на голове митра; одна увядшая морковка изображает нос, другая, поменьше, – срам.

Навстречу выбегает Грегори. Кричит, захлебываясь:

– Гляньте, сэр, мы слепили из снега римского папу!

Еще одно раскрасневшееся лицо – это Дик Персер, начальник над сторожевыми псами.

– Сперва папу, сэр, потом решили, что он нестрашный, и сделали ему кардиналов. Вам нравится?

Рядом прыгают мокрые от снега поварята. Все домашние высыпали в сад, по крайней мере все, кто младше тридцати. Развели костер – подальше от снеговиков – и пляшут в круг, а заводилой у них Кристоф.

Грегори немного остыл и пришел в чувства.

– Мы их слепили, чтобы лучше подчеркнуть супрематию короля. Тут ведь нет ничего дурного, да? Потом мы затрубим в трубу и растопчем их. Кузен Ричард сказал, что можно, и сам слепил папе голову, а мастер Ризли – он как раз заглянул сюда и не застал вас – воткнул ему пипиську. Очень смеялся.

– Какие же вы, право, дети! – говорит он. – Отличные кардиналы. Атаку под фанфары устроим завтра, когда будет светлее.

– А можно будет выстрелить из пушки?

– Где я возьму вам пушку?

– Попросите у короля, сэр.

Грегори шутит; он понимает, что пушка – это уже чересчур.

Остроглазый Дик Персер заметил посольский колпак:

– Не дадите нам шапку? Мы не знали, как выглядит тиара, так что получилось не очень.

Он вертит колпак в руках.