Вверх по лестнице, ведущей вниз

Как далеко все, что я встретила в школе, от нашей комнатки в общежитии Лайонс-Холл (неужели это было всего четыре года назад?). Как далеко все это от нашей университетской библиотеки, от Чосера! Как безнадежно далеко от учебника педагогики и от лекций профессора Уинтерса о психологии юношества. Я встретилась с юношеством лицом к лицу. Профессор Уинтерс наверняка никогда учеников в глаза не видел.

Мне кажется, что ты нашла лучшее применение своим знаниям. В то время как ты с малышом в коляске объезжаешь пригородный рынок или принимаешь душ в середине моего третьего урока, я автоматически стираю с доски «Учительница – дерьмо».

А ведь я собиралась заняться настоящим преподаванием. «Он с радостью учился и с радостью учил», – как говорит оксфордский студент у Чосера. Мне хотелось поделиться с учениками всем, что я знаю и чувствую, внушить молодежи любовь к родному языку и литературе, учить и вдохновлять. Но в жизни получилось не так. (Когда я спросила, для чего они изучают язык, один мальчик ответил: «Чтобы это помогало нам в жизни».) И если бы я могла описать тебе, как оно получилось в жизни, ты решила бы, что я преувеличиваю. Но я не преувеличиваю.

Во время классного часа (это когда ученики собираются в классе сразу же после прихода и потом перед самым уходом для переклички и прочей жизненно важной статистики) они выдали мне все, на что способны: свистели, кричали, барабанили по партам, перебрасывались чернильными шариками и тряпкой, пересаживались с места на место – и все это с невинным видом, в то время как я стояла настороженная, как дрессировщик львов, тщетно требуя внимания и стараясь охватить взглядом всех сорок шесть.

К началу урока литературы я уже тонула в потоке всяких бумаг – циркуляров, директив, памятных записок, форм, заметок, писем, бланков, рапортичек. Мне особенно трудно потому, что я так называемый «кочевник» – кочую из комнаты в комнату.

Пришлось заняться изучением здешнего языка. Ученики у меня 3-го семестра – «особо отстающие» (ОО), 5-го – «среднеотстающие» и «средненормальные». Пока мне трудно определить, кто из них какой и к какой категории мне отнести себя.

Я уже успела завести одного друга – Беатрису Шехтер и одного врага – Адмирала Осла, мистера Макхаби, который подписывается Нач. адм. о. с. И я прочла ненависть и презрение к себе на лице одного мальчика, потому что я – учительница.

Здание школы неприветливо: облупившаяся штукатурка, выбитые стекла, перекошенные двери и изрезанные парты, мрачные коридоры, металлические лестницы, тесная столовая (ученики могут есть сидя только посменно, по 20 минут каждая смена), зал без окон. Правда, на стенах вылинявшие плакаты, изображающие мускулистых хлебопашцев под солнцем горчичного цвета.

Там у нас сегодня утром состоялось торжественное собрание.

Представь себе картину: воздух сгустился от испарений тысячи тел, широкое, похожее на бледный шар лицо директора над кафедрой, скрипучий голос из микрофона: «…новая страница, ибо здесь, в школе Калвина Кулиджа, мы все свободны и равны и все обладаем великими и равными возможностями…»

Ученики сидят молча. Это молчание не имеет ничего общего с вниманием, оно может взорваться в любую минуту. Девочка рядом со мной разглядывает в карманном зеркальце свои зубы. Я сижу на деревянном сиденье, отполированном вечно ерзающими задами стольких учеников, теперь уже взрослых, или умерших, или неизвестно где прозябающих. На спинке стула передо мной аккуратно вырезано чем-то острым заборное ругательство.

«…которыми нельзя пренебрегать, и все зависит от вашего отношения…» – «шения» вдруг оглушительно затрещало (неисправный микрофон) – «…к вашей работе и к вашим учителям, которые так самоотверженно…»

Я смотрю на учителей: похожая на петушка маленькая женщина с грустным профилем; высокий молодой человек с неизменно поднятыми бровями; кругленькая дамочка с поседевшим коком – мои коллеги, пока незнакомые.

«…дороже всяких драгоценностей. Просвещение… – он явно ведет к заключительному аккорду, – это не только подготовка к гражданской деятельности и к жизни, но еще и академический базис. Не забудьте дать вашим учителям подписать ваши программы и, если у вас возникнут какие-нибудь вопросы и проблемы, помните, что мои двери всегда открыты». Красноречивая пауза. «Я надеюсь, что с этой мыслью в сознании вы проявите высокое состояние духа, все, как один…»

«Я надеюсь, что, окрыленные этой мыслью, вы все, как один, возьметесь за дело в приподнятом состоянии духа».

Освободившись наконец, ребята вскакивают с мест, хлопая складными сиденьями, шумным потоком высыпают в коридор, и я вместе с ними.

– Ваш пропуск? – обращается ко мне угрюмый лифтер. – У вас есть пропуск на лифт?

– Я учительница, – говорю я смущенно, как будто меня уличили во лжи.

Оказывается, пользоваться лифтом разрешается только учителям, а кроме того, ученикам, имеющим справку о каком-нибудь физическом недостатке. Выглядеть здесь молодо – значит осложнить свою жизнь. Если бы я была мужчиной, я бы отрастила усы.