Вверх тормашками в наоборот-2

Ничто не происходит просто так. И эти путники появились, когда надо. Не было струн, что держали бы её. Оставался единственный долг, с которым нужно рассчитаться сполна.

Она не любила вспоминать жизнь до Груана. Слишком больно от равнодушия и вечной потерянности в пространстве. Не находилось места, моталась, как оборванная верёвка: никому не нужна, никому нет дела. Ещё бы: у других есть преимущества, у неё – недостатки, которые не исправить хорошим поведением.

Её бросили сюда, как псёнка в воду: хочешь жить – научишься плавать. И она поплыла. Сумела приспособиться.

Порой казалось: Груан тоже любит её. Может быть, даже больше, чем люди, считавшиеся родными. Она была их жертвой, куском мяса, искуплением. Ни слёз, ни сожалений: оставили чудовищу как дань. На, ешь, только не приставай, не приходи, не пугай страшилками.

Собственно, Груан давно не навязывался людям. Жил своей жизнью и не хотел контактировать. Неохотно пускал путников, не всегда давал им спокойно пройти и выйти. Лес не обиделся, если бы однажды людишки перестали оставлять подношения. Но об этом знала она. Не знали перепичканные байками и страшными сказками жители близлежащих селений.

Груан принимал, но редко кого выпускал из своих объятий. Боязливые и беспечные лишались жизни. Осторожные уходили, когда наставало время. Ферайя выжила. Оставалось сделать два дела: провести путников и пристроить мшиста.

Ответственность давила на сердце. Если никто не захочет, мшист останется и вряд ли выживет. Она бы осталась вместо него, но Груану нужна новая игрушка. Он пресытился старой. Они изучили друг друга вдоль и поперёк. Груану наскучило её общество. А может, он как настоящий друг хотел для Ферайи большего. Гораздо большего, чем клочок земли без неба.

Она разговаривала с ним и принимала знаки: кожей, глазами, чувствами. Так давние любовники, научившиеся общаться без слов, понимают обоюдные желания.

Груан знал её тайну и нередко бессовестно пользовался этим. Она прощала. Потому что и он прощал ей острые стрелы и безжалостную сталь стило. Наверное, уважал её желание выжить. Наверное, поэтому решил отпустить, когда подошёл срок.

Дара

На рассвете хочется спать. Особенно, если сна – всего-то пара-тройка часов. Кажется: только закрыл глаза – и уже пора открывать. Я привыкла. Встаю безропотно. Плещу в лицо ледяной водой. На какое-то время это помогает.

Да уж, это не дома, когда можно возмущаться и натягивать одеяло на голову. Даже стыдно вспоминать, какие концерты я закатывала маме, когда она будила меня в школу. Здесь нянек нет. Да и не могу я вести себя, как свинья. А дома могла – запросто. Вот они, двойные стандарты.

В последнее время часто сравниваю себя там и здесь. Часто вспоминаю родителей. Иногда мне кажется: той жизни не было, слишком далеко всё и нереально. И, сравнивая, я прошлая не нравлюсь себе теперешней. Какая-то взбалмошная пустоголовая дурында, любительница делать всё наперекор, спорить без конца и искать виновных в окружающих.

Когда меня накрывало подобными мыслями, хотелось спрятаться, закрыть лицо руками, малодушно думать, что это не я, а кто-то другой. Но я научилась смотреть в лицо стыду и правильно оценивать собственные поступки.

– Главное, что ты поняла, – успокаивает Геллан.

Блин! Что ж они все такие проницательные! Тут перед собой стыдоба, а теперь ещё хуже от мысли, что он всё «прочитал». Хочется сказать что-нибудь резкое, вскочить на Неваляшку и мчаться сквозь непролазные дебри.

– Я скучаю по твоему смеху и задору, – признаётся он тихо, и я чувствую, как обдаёт жаром щёки.

Мы бредём гуськом вслед за Ферайей. Она как маяк – впереди. Следом за ней – фургоны и повозки, а потом – люди и нелюди. Все, кроме Айбина и Милы. Мы с Гелланом и Сандром – последние.

Передо мной переваливается с лапы на лапу Йалис. Он без конца оглядывается, словно проверяет, не потерялась ли я. Со вчерашнего дня я не слышала от него больше ни слова. Интересно, почему он не разговаривает? Может, у него, как и у всех малышей, слишком мало слов в запасе?

Мшист весело фыркает и обжигает меня золотом из-под щетинистых ресниц.

– Подслушиваешь и смеёшься? – ворчу, но не обижаюсь. Он забавный: хочется улыбаться ему в ответ.

– Да! – выдаёт он лукаво и продолжает путь.

Наверное, мы расслабились. Слишком спокойно вокруг. А ещё чувства притупляются, когда ты знаешь, что не нужно особо напрягаться: кто-то делает это за тебя.

Ферайя идёт, не оборачиваясь. Осторожно и легко. Вероятно, поэтому кажется, что путь безопасен, не таит пакостей и ловушек. И только ты так думаешь, как всё летит в тартарары.

Она на какой-то миг вырывается вперёд. Ненамного – всего-то на два-три метра. Идёт, низко наклонив голову, словно приглядываясь и принюхиваясь. Сосредоточенная и погружённая в себя.

– Ферайя! – встревожено выкрикивает кто-то впереди, но она не оборачивается, идёт, как и шла. Резко тормозят лошади, что тянут повозки и фургоны. Пятятся назад от страха.

– Ферайя, сзади! – это голос Сая.