Вверх тормашками в наоборот-3

Пот застилал глаза. Раграсс давно бросил где-то на дороге плащ, но не чувствовал холода. Когда впереди показались люди на конях, а за ними – повозки, он чуть не расплакался от облегчения: успел! Почему-то очень важным казалось предупредить. Наверное, он ещё никогда ничего не желал так страстно, с таким накалом, когда кажется, что лопнет сердце от тревоги.

Дара и Геллан ехали впереди – как специально оставив остальных позади себя. Идеальные мишени – хватай и беги. Девчонка так совсем без головы: вырвалась вперёд на лиловой лошадке.

– Раграссик! Ты вернулся! – и столько радости незамутнённой в её голосе, что снова зачесалось в носу. Когда он плакал последний раз? Лет в пять?

От быстрого бега сбилось дыхание, и он никак не мог выдавить и слова, только махал руками и рычал, пытаясь их остановить. Но Дара и Геллан и так уже спешились, с тревогой вглядываясь в его воспалённое лицо.

– Что-то случилось? А где твой Жар, Раграсс?

Участливые глаза, сведённые в тревоге брови у девочки. Напряженный как тетива Геллан.

– Туда нельзя! – смог наконец-то прохрипеть он и без сил рухнул на колени, чувствуя, что ещё немного – и разорвутся лёгкие.

– Ай-ай-ай, – плывёт эхом голос Россы. – Загнал себя.

Прохладная ладонь Иранны на лбу.

– Ничего. Отойдёт, – резкие, как щепки, слова. А дальше – тревожная тьма, из которой он хочет выкарабкаться, чтобы объяснить и рассказать.

– Вот же упрямец, – сердится муйба. – Отдохни. Никто никуда не поедет, пока ты не придёшь в себя.

И только после этого Раграсс позволил себе расслабиться. Падал и падал в мягкие объятья темноты, чувствуя, как становится легче дышать, потому что чьи-то руки забирают боль и тяжесть, горячий огонь из лёгких.

Геллан

Упрямого мохнатку муйбе пришлось утихомирить насильно.

– Пусть отдохнёт, иначе сляжет с горячкой. Он бежал, не останавливаясь, очень долго.

– Всё хочу спросить, – вклинилась Дара, – как вы время определяете? Я вот смотрю, нет у вас ни часов, ни минут – мгновения да «долго», «недолго». Это ж неправильно. Есть сутки, и в сутках должно быть какое-то измерение!

У Небесной любознательность проявляется в любое время. Даже в самое неподходящее.

– Здесь, на Зеоссе, время течёт по-особенному, – попытался объяснить Геллан проще, чтобы не запутать. – Насколько я понял, у вас сутки – это круг, разделённый на двадцать четыре части.

– Да-да! – радостно закивала Дара.

– У нас не так. Нет определённого количества частей. Иногда их больше, иногда – меньше. Нет приборов, что измеряют время. Они нам не нужны. Есть большой хронометр – на границе между нашим миром и Мрачными Землями. Его оставили драконы. Он считает года. Видеть его не обязательно: почти каждый зеоссец даже со слабым даром способен чувствовать, что он показывает.

– Ну, и какой нынче год? – Дара улыбается так, словно её заранее веселит то, что она услышит.

– Шестьсот двадцать четвёртый от последней войны, – не моргнув глазом, ответил Геллан.

Улыбка сменяется озадаченностью. Такое живое лицо – по нему всегда легко читать эмоции.

– А до этого?

– А до этого – времена старого бога и времена драконов, – вклинивается Иранна. – Не пытайся понять. Подобное нужно чувствовать. Никто не расскажет тебе точно, что было во времена старого бога. Тем более, никто не поведает о временах драконов. Хотя некоторые помнят и знают. Да, Айбин?

Муйба внимательно вглядывается в замшелую кочку, что застыла неподалёку. Кровочмак, как всегда, старается быть незаметным, не часто попадаться на глаза. Вроде бы все привыкли к его незримому присутствию, но осторожность сложно изжить сразу.

Дара оживляется и присаживается рядом с кровочмаком. Тут же крутится и мерцатель. Пуфик нередко садится Айбину на колени, а тот украдкой поглаживает радужную шёрстку, когда думает, что никто его не видит.

– Ты знаешь, что было до войны? И жил во времена драконов?

Щёки у Дары пылают, взгляд горит. Жаль, что она так и не получит ответы на многие свои вопросы. Не сейчас. А может, и никогда.

– Кровочмаки, конечно, живут долго, – иронично роняет Айбин, – и я посчитал бы за честь жить во времена драконов, но, к сожалению, а может,  к счастью, существую не так долго на этом свете.

– А до войны? Ты жил до войны? – Дара цепляется как клещ.

– Слишком долго, чтобы что-то помнить, – уклоняется от разговора кровочмак. – Зачем тебе это нужно, Небесная? Разобраться бы в том, что есть сейчас, куда и к чему в конечном счёте мы придём.

Геллан видит: Дара начинает сердиться, готова возмущаться.

– У нас не так, как у тебя дома.

Дикие боги! Знать бы, зачем он делает это: второй раз пытается объяснить на примере мира, откуда она пришла! Каждый шаг туда – это риск. Ему спокойнее, когда она не думает о доме и о том, что оставила там.