Вверх тормашками в наоборот

Они поставили его на ноги, всучили в руки оружие и заставили выживать изо дня в день, из часа в час, не давая ни минуты передышки.

Они бросали его в грязь, под проливной дождь, топили в озёрах и лужах, расшибали о мейхоновые стены или каменные кладки, заставляли бродить в вонючих пещерах, танцевать танец смерти чаще, чем пить воду, забывая об искорёженном бедре… Они вообще вели себя как последние сволочи и мерзавцы, но только благодаря им он выжил и стал тем, кем есть.

Ему уже не хотелось возвращаться в замок, но однажды ночью привиделась Мила — жалкая, забитая, несчастная. Какое сердце выдержит такое? А у него оно ещё билось в груди и помнило.

Он успел вырвать сестру из когтей безумия. Смог в этот раз убить Пора. Хладнокровно, не напрягаясь, без эмоций. Как самую слабую нежиль — мерзкую и отвратительную. Вряд ли оставалось что-то человеческое в этом мешке с дерьмом, наполовину наполненным драном — хмельным дешёвым кабацким пойлом, но он не стал убивать его просто так из-за угла или в ловушке, как задумывал когда-то в детстве. Вызвал на поединок и всадил клинок в горло. По самую рукоятку. Ни ярости, ни злобы, ни жалости. Ничего. Только пустота и брезгливость.

Мать уже угасала, дотаивала, собираясь на небеса. Не вставала и почти не разговаривала — шелестела что-то бескровными губами. Её слышал и понимал только он.

Он перенёс её на руках в сад — единственное пристанище, где Ама долгие годы, постепенно превращаясь в тень, могла любовно выплёскивать остатки своей души. Сюда не добрался даже Пор: сила тверди отводила пьяные шаги от этого места.

Последние часы жизни она провела среди растений, оглядывая остывающим взглядом цветы и деревья, которые помнили её руки. Вдыхала воздух и тихо плакала, роняя невесомые слезинки. Он был с ней до последней секунды, до последнего глотка жизни, что вошёл в неё тихо и неглубоко, а вышел прозрачным облачком и устремился ввысь, покинув наконец-то иссохшее тело.

Геллан смотрит сухими глазами в темноту. Нулай. Так звали, наверное, его отца — всадника в маске на чёрном коне. Кто он, что с ним случилось?.. Мама никогда не рассказывала об этом человеке. Как будто его и не было на свете. И что знает Иранна, если через столько лет узнала штаны его матери?.. Что хотела сказать, признавшись в этом знании так открыто, резко и неожиданно?.. Предупредить хотела или предостеречь?..

Иранну бесполезно расспрашивать. Шкатулка без дна, откуда временами обязательно что-то выскакивает, и только она знает — что и зачем, но никогда не расскажет об этом прямо.

Он проводит горячей ладонью по лицу. Делает несколько шагов и попадает в тайную комнату. Здесь — всё его стакерство. Поблёскивает лезвиями, помигивает камнями, пахнет кожей и кровью, хотя он знает: всё идеально чистое, готовое в любую секунду облечь тело и лечь привычно в ладонь.

Когда мама умирала, он поклялся ей стать властителем, пока не вырастет Мила. Дал слово, что забудет о стакерстве и позаботится о замке и долине. Его клятвы слышали мать да небо. Откуда же о них знает Иранна?..

Геллан снимает одежду и расправляет крылья. Левое вырывается на волю с радостью, правое — угловато хлопает, зная, что ему никогда не распрямиться… Новые розовые рубцы зудят — он проводит по ним ладонью, ощупывая молодую кожу на шрамах.

Шагнув под струи воды, стоит долго-долго, как под дождём. До тех пор, пока не становится холодно. Холод помогает вытряхнуть из головы вопросы без ответов. Холод помогает перебить воспоминания. Кутаясь в простынь, он падает в постель и почти мгновенно засыпает. До рассвета — ещё пара часов. До рассвета он успеет проснуться и одеться. А пока — спать, наслаждаясь свободой за спиной.

Глава 29. Домашние хлопоты. Дара

Я вскочила, почувствовав что-то. Тело завопило, что так нельзя, мышцы потребовали адвоката, неоткрывшиеся глаза — телефонный звонок другу. Я застонала, послала всех по грибы по ягоды и уставилась на перепуганную бледную моль в углу.

Она была не белой, а желтоватой, отчего казалась больной желтухой и собачьей болезнью — несчастными глазами, когда хочется молча встать и принести какую-нибудь вкусняшку. Мохнатка. Интересно, какая она, когда оборачивается?

— Не бойся.

— Я только принесла чистую одежду, динь.

Можно подумать, если бы она пришла красть, я стала бы орать. Я придушенно хихикнула, представив, как эта моль ворует мои джинсы, ну, или толстовку.

— Вот и молодец. Не бойся. Ты кто?

— Аха, динь.

И тут же бочком начала продвигаться к двери. Экстрим, наверное, у меня в крови, а случай в конюшне ничему не научил, и я вся такая дерзкая сделала стремительный прыжок в сторону Ахи. Тело тут же рассерженно рявкнуло, напомнив о ноющих мышцах. Пытаясь удержаться, я ухватилась за руку девушки. Аха тонко и пронзительно пискнула и посмотрела на меня взглядом умирающего грызуна. Суслик какой-то… Ну, или что-то в этом роде — знаток фауны из меня ещё тот, а тут они чем-то похожи на наших животных, но не совсем.