Вверх тормашками в наоборот

Задрожали и подпрыгнули бусины на столе. Я почувствовала, как завибрировал браслет на Милиной руке. Девчонка встрепенулась, заверещала тоненько, протяжно, как щенок, которому больно, и кинулась прочь из сада. Я понеслась за нею вслед.

Вот гадство, к этому можно когда-нибудь привыкнуть?..

Глава 31. Тёмные кольца из безвременья. Мила

Ей хотелось походить на Дару. Быть смелой и дерзкой. Говорить прямо и смеяться. Говорить… Больше всего на свете хотелось говорить.

Иногда она чувствовала, что слова распирают горло, рвутся наружу, как из тюрьмы, но, обессиленные повторением начальных звуков, прячутся назад в темницу и горестно прикрывают голову руками.

Раньше ей не хотелось разговаривать. Даже внутри она не вела длинных монологов. Обходилась односложностями и образами. Находила пару слов, в которые могла вместить главное. А если не находила, то не огорчалась: сразу не объяснишь, потом слова становятся не нужны — опоздали.

Она любила слушать Иранну. Круглые слова выходили из муйбы неспешно, с достоинством, как артисты в драме, которую она видела однажды на ярмарке в городе. Смысл, замешанный на Ираннином голосе.

Геллан говорил по-другому — проще, но часто не договаривая. У него была своя темница для слов: он не давал ходу эмоциональным всплескам, не позволял мечтать вслух и никогда не выпускал на волю ложные обещания или лживых болтунов. Последние, кажется, вообще не рождались в твердокаменном брате. Меданы больше орали насмешливые и дёрганные слова, любили приукрасить, посплетничать, повыкрикивать грубости, завистливое шипение.

У всех была хоть какая-то речь. Пусть несовершенная, бедная, обезличенная… Хотя нет, о такой она не мечтала. В последнее время грезилось о красивой прохладной реке — свободной, широкой, стремительной. Вот так она хотела говорить сейчас, но не верила, что это возможно…

После плошки с краской она думала, что Иранна насядет и будет требовать повторения, замучает вопросами на уроках, станет жесткой и властной, какой она бывала с другими, как только видела, что зацепила и "процесс пошёл": муйба любила добиваться результата.

С ней она вела себя иначе. Сразу это обрадовало: не нужно сжиматься и ожидать краха, что не получится. Чуть позже пришло разочарование: неужели она настолько никчемна, что не надо даже пытаться вытянуть из неё хоть что-то?.. А потом стало не до самокопаний и поедания собственных внутренностей.

Жерель — прохладное, спокойное, магическое слово. Бездонное, как золотые разводы, острое, как вертикальный зрачок дракона. Спокойствие — вот что ощутила она, заглянув внутрь идеального круга в саду. Будто что-то перемешало всё внутри огромным кулаком пекаря. Вот только что была квашня, бурление, лишние пузырьки, а сейчас стало тестом — мягким, податливым, но не до конца вымешанным.

Ей нужны были руки: твёрдые, уверенные, властные. Требовались костяшки пальцев, пока ещё оставляющие вмятины, но успешно убирающие всё неважное, неглавное, пустое, бесполезное, вредное. Она знала: настанет момент, когда не останется вмятин: тесто её души станет эластичным, упругим, настоящим. И тогда она сможет испечь душистый хлеб, который станет сутью, заменит ложное на истинное, откроет дверь, за которой — свет.

Она не перестала бояться, пугаться, но чувствовала, как просыпается, хоть и нехотя, уверенность. Она впервые в жизни солгала, выгораживая Дару. Соврала и не почувствовала вины, Каждый день делала какие-то крохотные шажочки, что позволяли оживать, распрямлять плечи и наконец-то поднимать глаза к солнцу…

Жерель не давала ей силу, могущество, всплеск. Жерель дарила возможность убрать ненужное, избавиться от хлама, расставить на внутренних полочках диковинные баночки, скляночки, снадобья, без которых не будет Милы — той самой, но другой. Новой Милы, которая сможет не бояться, не оглядываться, ожидая удара или боли.

Новой Миле хотелось попросить у Иранны новую плошку с тем самым особым составом, расспросить, что там намешано, и попробовать заново создать радужную краску. Шкура получилась необычной, будто радужные разводы впитались и мягко засветились изнутри. Интересно, что пошьётся из неё и для кого?

Новая Мила перестала думать, что Ираннины уроки не оставляют следа: всё стало интересным и со временем — она знала — найдёт применение. Оказалось, она многое помнит — знания приходят изнутри, выныривают и удивляют.

У прошлой Милы никогда не рождались вопросы, а сейчас ей хотелось задавать их бесконечно, но косный язык и запинания на звуках не давали сделать этого. Зато она могла наблюдать, учиться новому и получать ответы, когда рядом находилась Дара. Слова так и сыпались из неё: любопытные, задорные, смешные. Иногда резковатые, но всегда образные. А ещё она вечно что-то придумывала, находила занятия себе и окружающим, командовала легко и по-хозяйски. Никому в голову не приходило ослушаться или махнуть рукой.