Вверх тормашками в наоборот

— Вообще-то я тебе цветы подарила, — вздыхаю, поворачивая букет то так, то эдак. — По-моему, они и без блеска были чудо как хороши. А теперь… неживые какие-то…

— Зато не завянут, — кажется, он горд собой.

— Что же ты жрешь, раз плюешься камнями?

Он смотрит на меня свысока и скалит зубы, не собираясь отвечать.

— Эх… такой букет испортил, — вздыхаю и с сожалением, кладу цветы на песок.

— Женщины… вам не угодишшь.

— Что ты понимаешь в женщинах, бестолочь? — возражаю, поглядывая на одинокий букетик, запечатанный блестящей пылью.

— Изменчивые, — клеймит ворчливо, сметая лапой цветы.

— Многогранные, — возражаю из желания позлить, но толстокожесть — это черта характера, а не крепость шкуры. Димона не пронять такой малостью.

— Не замечаете того, что есть, и видите то, чего нет.

Я даже зависла: с таким подтекстом он выдал этот перл. Наверное, я чего-то не досмотрела в тонкой дракоящерской душе.

— Ты старший — тебе виднее, — соглашаюсь покладисто и, неожиданно для самой себя, чмокаю Димона в нос…

И был день третий — с влажным туманом, плотным, как сыр, жадным, как обжора. Он прятал в необъятную пасть долину и покушался на ноги: бредёшь в белёсом киселе и рискуешь заблудиться. Хорошо, что у животных есть нечто, вернее зрения: Ушан довёз бы меня к озеру даже с завязанными глазами.

— В такие дни хорошо играть в прятки, совершать преступления и пить какао с молоком, греясь у очага.

Димон, не оборачиваясь, слегка шевелит ушами.

— Зато почти тепло! — радуюсь я, но прислоняюсь к тёплой чешуе.

Интересно: он впитывает жар солнца и постепенно остывает или внутри у него полыхает ядерный реактор?..

— Глупая Дара, — ворчит Димон, и я чувствую вибрацию его туши.

— Глупая, умная… ничего не значащие слова. Скоро мы едем на ярмарку. Торговать и спасать долину.

— Кхе-кххрррр, — то ли кашляет, то ли усмехается, — блуждающая больше не придёт в эти земли.

Настораживаясь, делаю стойку, как охотничья собака:

— Откуда знаешь?..

Дирмарр, как всегда в таких случаях, молчит. Театральный лицедей, тянущий триумфальную паузу до бесконечности.

— В любом случае, лучше перестраховаться. Доверяй, но проверяй, кашу маслом не испортишь, не будь наивен, когда не уверен…

Что-то меня на народное творчество потянуло, хотя последняя фраза — шедевр не из той оперы…

— Барахтайтесь. Стрела запущена.

И такой он весь загадочно-оракульный, что хочется пнуть его от души под зад, чтоб перестал выделываться! Но Димон — друг, приходится терпеть его причуды.

— Что-то ты весь из себя такой добрый, прям слезу вышибает от умиления.

Дирмарр тяжело вздыхает, изворачивается шеей и тыкается мордой в мою макушку. Видать, я должна растаять и растечься лужей от счастья. Но сарказма хватает лишь на бледную мысль — на самом деле я действительно таю. Мне хорошо.

— Иранна жесткая и скрытная, — ябедничаю я, — мы для неё куклы на верёвочках. Дёргает и смотрит, что получится.

— Слепые.

— А она? — замираю, ожидая очередной бесконечной паузы, но надеясь на ответ.

— А она видит и чувствует.

Тру переносицу и кусаю губы. Ничего не понятно, но расспрашивать подробнее не стоит.

— Туман рассеивается… скоро будет солнце.

Светило и впрямь тянет лучи — размазанные, но крепкие: прорвали туманную оборону, и ничто их не остановит.

— Хватит сидеть, в статуи превращаться. Время заняться спортом, побегать, а то ты форму теряешь.

Дирмарр оглядывает себя. Взгляд у него такой, словно он ищет второй хвост. Ну да, он думает, что идеален.

— Спорим, не поймаешь меня? — подначиваю и срываюсь с места.

Димон фыркает и вразвалку устремляется вслед. Неповоротливо-неуклюжий, толстолапый, хвост волочется по песку дохлой змеёй.

— Ну же, шевелись!

Он делает коварный выпад, но я, смеясь, уклоняюсь и бегу вперёд. Его заносит на поворотах, он скребёт лапами по песку, извивается шеей, режет воздух обрубками крыльев.

— Это тебе не камнями плеваться! — куражусь и визжу от восторга.

Ноги увязают в белом песке. Дирмарр входит во вкус: рычит грозно и устращающе. Рёв сотрясает воздух. Я ору от души, делая вид, что напугана…

В какой-то миг всё изменилось. Беспечная возня перестала быть игрой. Он ощетинился гребнями, хлёстко ударил хвостом — так, что песок — вдрызг белыми комьями; изо рта повалил пар, а уши прижались к голове стрелками, как у кота.

Я замерла испуганным кроликом. Застыла, как мелкий суслик перед мордой кровожадной лисы. Оцепенела до ступора, когда не пошевелить ни рукой, ни ногой. В такой момент легче всего умереть — без сопротивления и почти без страха…

Я ошиблась, считая, что Дирмарр — животное неповоротливое и неуклюжее. Он умел двигаться, как ртуть — молниеносно, опасно, грациозно. Исчезал, растворяясь в воздухе, и появлялся в другом месте, как рыжий призрак. Глазами не уловить движений, умом не понять стратегии…

Справившись с ватными ногами, я помчалась. Так быстро, как, наверное, не умела никогда. Вклинилась в поднятый вихрь песчинок, споткнувшись, перевернулась в воздухе, открыла рот и заверещала до давления в барабанных перепонках. Дрогнуло небо, отражая мой непрекращающийся визг. Поплыл мир от слёз, выступивших на глазах.