Вы хотели войны? Вы ее получите!

Шевченко решил напоследок выкурить еще одну сигарету, подумал вдруг мельком о том, как спустя годы яростные события прошедшего дня поблекнут, и вряд ли он когда-то захочет зарифмовать их в стихи. Он щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету. Огонек выхватил Гриню в круге света и еще чернее сделал обступившую ночь. Он не сразу и увидел, как из кромешной тьмы, будто из густого киселя, появился силуэт. Шевченко вздрогнул и напрягся при виде материализовавшегося пришельца, но тут же узнал его по голосу.

– Да это – я...

Он жестом подозвал Гриню. Шевченко, чертыхнувшись (не дают покурить спокойно), затянулся сигаретой, шагнул к ночному праздношатающемуся.

– Слыш, братан, командира позови, поговорить надо, – произнес он тихо, буквально одними губами.

– Ладно, если только не спит уже, – кивнув, согласился Гриня, не ведая, что это будут последние слова в его жизни. Он повернулся, но не успел сделать и шага: человек из ночи неожиданно выхватил из-под куртки нож, резко вонзил в спину. Так же проворно убийца приглушил ладонью предсмертный хрип жертвы, и, подхватив осевшее тело, аккуратно опустил на землю. Оглянувшись, натянул вязаную шапку на глаза, превратившуюся в черную маску, резко вырвал нож из раны, шагнул в темноту – и пропал, растворился.

А в командирской палатке в этот самый момент прапорщик Бессчетнов как раз заканчивал краткий инструктаж с привычными словами о высочайшей бдительности. Борис Лагода и Сергей Конюхов, назначенные в первую смену боевого охранения, получив положенный ворох указаний, вышли на воздух. К ним должны были присоединиться еще двое из второй группы: с расчетом, чтоб на двух холмах сделать «секреты». И чтоб никакая тварь незаметно не подползла. А болвана с автоматом у палатки – это пусть в пехоте ставят, согласно Уставу гарнизонной и караульной служб.

Первым Гриню Шевченко увидел Конюхов.

– Гриня, ты чего?! – он бросился к телу, лежавшему ничком.

– Что с тобой? – Лагода включил фонарь, обмер, завидев расплывшееся пятно крови. – Ты ранен?!

Заслышав крики, Родин пулей выскочил наружу, за ним – Бессчетнов, Приходько, остальные бойцы. Ожили и другие палатки.

– Давай быстро пакет, – бросил Родин Бессчетнову. – Гриня, ты слышишь меня? Кто это был?

Шевченко еще жил, прошептал одними губами:

– Это – свой...

И взгляд его угас. На лице застыло напряженное выражение не успевшего сказать, может быть, и не самого важного перед уходом, но крайне необходимого.

– Гриня, Гриня, не уходи... – с мольбой простонал Родин и, подняв глаза на столпившихся бойцов, крикнул: – Всех по тревоге! Прочесать все и найти суку!

Гриню внесли в палатку, положили на спальник; Бессчетнов, сорвав окровавленную куртку и майку, торопливо перевязал рану.

– Надо вызвать вертушку с врачом! – Приходько решительно схватил радиостанцию.

Родин пощупал пульс на сонной артерии, глянул в остановившиеся Гришкины зрачки. Сколько раз ему приходилось видеть вплотную, лицом к лицу, смерть, и всегда его естество не могло смириться, принять эту чудовищную, непоправимую несправедливость. Смерть никогда не бывает красивой. Каждый раз смерть вырывала у него кусок души, когда на его глазах уходили свои, только что еще живые, родные братаны.

– Врач ему уже не поможет! – бросил зло Родин, вышел наружу.

Бойцы понуро в полном вооружении стояли в неровном строе. Так нелепо и жестоко никогда не теряли своих.

– Он сказал: это – свой... – произнес Родин слова, которые самому показались чужими, будто говорил кто-то другой. – Прочесать каждый метр! Приходько – тебе правая гора, Бессчетнов – тебе левая. А я – к союзникам. Бессчетнов, дай-ка мне твой мощный фонарь.

– Командир, может, еще кого возьмешь с собой? – предложил Приходько.

– Ничего, справлюсь. Полковнику мне докладывать.

Родин посмотрел вслед стремительно поднимающимся по склонам гор огням – каждый боец шел со своим фонарем. Все это напоминало какую-то странную игру, и Родин подумал: «Ищем самих себя».

Штабная палатка находилась метрах в семидесяти, рядом – два джипа, на которых приехали «гости-хозяева». Родин со злостью хлопнул ладонью по брезенту палатки. Там заворочались, послышался сдавленный спросонья голос:

– Кто это?

– Родин!

Вжикнула изнутри «молния», в проем высунулась недоуменная голова одного из таджикских офицеров.

– Вот так и голову можно отрезать! Где полковник?

– Он в джипе!

– А Мирза?

– Он во втором джипе.

– Всем подъем!

– А что случилось? – округлил глаза таджик.

– Случилось... Сейчас узнаешь!

Родин побарабанил по двери ближайшего джипа, оттуда раздался голос Мирзы:

– Что там у вас случилось?

– Сейчас узнаешь.

Затем резкая побудка досталась и Полковнику.

Верные нукеры, переглядываясь, мялись в ожидании неизвестных и, очевидно, малоприятных событий. От вылета на операцию отвертелись, а тут – какой-то очередной русский «кирдык».

Мирза вылез из машины, потом и Полковник распахнул дверь джипа. В руках он держал вытащенный из кобуры «стечкин».

– Что там у вас стряслось? – недовольно спросил он.

После паузы Родин ответил:

– Беда случилась... Только что убит сержант Шевченко. Ножом в спину.