– Но казалось, – говорит он, – что беременность пошла Марго на пользу. Она вернула ее к жизни. Но не меня. Я продолжал думать о том, что никто не заменит Гейба. И тем более что, если я убью и этого ребенка?
Джон рассказывал мне, что, впервые услышав о смерти мамы, он был уверен, что это он убил ее. Перед тем как она ушла на репетицию, он попросил ее поспешить домой, чтобы она успела уложить его спать.
Джон делает паузу, затем шутит, чтобы снять напряжение.
– Вау, становится трудно. Я, пожалуй, прилягу.
Он вытягивается на диване, пытается пристроить подушку под головой и издает стон разочарования. («Чем она набита, картоном»? – пожаловался он однажды.)
– Странным образом, – продолжает он, – я беспокоился, что полюблю нового ребенка
Я киваю. Там и правда была ответвленная сюжетная линия с парой, которая потом пропала из повествования – в третьем сезоне, кажется. Они все время занимались сексом в неправильное время, потому что то один, то другой не мог контролировать себя и ждать. Это было забавно. Я и понятия не имела, какая боль вдохновила создателей на это.
– Но суть в том, – говорит Джон, – что я не рассказал об этом Марго. Я просто занимался с ней сексом только в тот день, когда шансы на девочку были выше. А потом потел в ожидании ультразвука. Когда врач сказал, что это, скорее всего, девочка, мы с Марго одновременно спросили: «Вы уверены?» Марго хотела мальчика, потому что ей нравилось воспитывать мальчика, а девочка у нас уже была, так что поначалу она была разочарована. «Я больше никогда не буду мамой мальчика», – говорила она. Но я был в гребаном восторге! Я чувствовал, что буду лучшим отцом для девочки, учитывая все обстоятельства. А потом, когда Руби родилась, я думал, что
Голос Джона срывается, и он останавливается.
– Что насчет вашего горя? – спрашиваю я.
– На первых порах стало лучше – что, странным образом, заставило меня почувствовать себя хуже.
– Потому что горе связывало вас с Гейбом?
Джон выглядит удивленным.
– Неплохо, Шерлок. Да. Как будто моя боль была свидетельством любви к Гейбу, и если бы я отпустил ее, то это значило бы, что я забыл о нем. Что он был мне не так уж важен.
– Что если вы были счастливы, то вы не могли еще и грустить.
– Именно. – Он смотрит в сторону. – Я до сих пор себя чувствую именно так.
– Но что, если тут все смешалось? – говорю я. – Что, если ваша грусть – ваше горе – как раз то, что позволяет вам любить Руби с той же силой, как когда вы увидели ее в первый раз?
Я вспоминаю одну из своих давних пациенток, чей муж умер. Когда через год она снова влюбилась (любовь казалась еще слаще из-за потери мужа), она беспокоилась, что другие могут осудить ее.
Джон находит забавным, что именно Марго раньше хотела говорить о Гейбе, но Джон не мог; потом, когда Джон начал иногда вспоминал сына, Марго выходила из себя. Их семью что, всегда будет преследовать эта трагедия? А их брак?
– Может, мы напоминаем друг другу о случившемся, как будто само наше присутствие – это какой-то дикий сувенир, – говорит Джон. – Нам нужно, – добавляет он, глядя на меня, – некое завершение.