Первым делом Рита отвергла отличного психиатра, которого я ей посоветовала, чтобы она могла получить медикаментозную поддержку. Она навела о нем справки, обратила внимание, что ему за семьдесят, и объявила его «слишком старым, чтобы знать новейшие лекарства» (и не важно, что он преподавал психофармакологию студентам-медикам). Так что я направила ее к психиатру помоложе, но та, как решила Рита, «слишком молода, чтобы понять». Тогда я направила ее к специалисту средних лет, и у нее наконец-то не нашлось возражений («Очень привлекательный парень», – заметила Рита). Но лекарства сделали ее слишком сонной. Психиатр поменял назначение, но новые таблетки сделали ее тревожной и ухудшили бессонницу. Рита решила завязать с лекарствами.
Между делом Рита сообщила мне, что в совете дома, в котором она проживала, появилось вакантное место, и я предложила ей присоединиться и получше узнать соседей. («Нет, спасибо, – сказала она. – Интересные жильцы слишком заняты для этого».)
Я поломала голову и предложила ей стать волонтером – может быть, в музее или в какой-то еще области, связанной с искусством, потому что ее страстью были рисование и история искусства, – но она нашла доводы, позволившие ей отклонить это предложение. Мы обсуждали, что она может попытаться наладить контакт со своими взрослыми детьми, которые к тому времени вычеркнули ее из своей жизни, но она считала, что не перенесет еще одну неудачную попытку. («Я уже в глубокой депрессии».) И я предложила приложения для знакомств, что привело к тому, что она назвала «бригадой восьмидесятилетних».
Все это время я считала более срочным тот острый уровень боли, с которой она жила и сейчас, и задолго до меня, чем ее фантазии о самоубийстве в день рождения. Отчасти это было обусловлено обстоятельствами. У нее было одинокое детство, агрессивный муж, трудный средний возраст и определенные помехи в виде паттернов поведения с людьми. Но другая часть, как я почувствовала, узнав Риту получше, заключалась в чем-то ином, и я хотела противостоять ей в этом. Я пришла к заключению, что даже если Рита
А потом она позвонила мне и попросила в экстренном порядке назначить сессию.
У Риты, как оказалось, тоже был секрет. Не так давно в ее жизни
Майрон, говорит мне Рита, приехавшая на свою экстренную сессию вся взволнованная и непривычно растрепанная, – это «бывший друг». На время их дружбы, которая закончилась шесть месяцев назад, он был ее единственным другом. Да, были женщины, с которыми она здоровалась в спортзале, но они моложе, и им было неинтересно дружить со «старухой». Она чувствовала себя – как и большую часть жизни – чужой. Невидимой.
Майрон, однако, обратил внимание на Риту. В начале прошлого года, когда ему было шестьдесят пять, он переехал с Восточного побережья и въехал в жилой комплекс Риты. За три года до этого его жена, с которой они прожили вместе сорок лет, умерла, а его взрослые дети, которые жили в Лос-Анджелесе, убедили его переехать на запад.
Они встретились у почтовых ящиков в подъезде. Он просматривал флаеры, приглашающие на локальные мероприятия (мусор, который Рита всегда выбрасывала прямиком в корзину), и объяснил ей, что недавно переехал, спросив, есть ли что-то интересное поблизости. Она посмотрела на флаер в его руках. Фермерский рынок близко, сказала она, всего в нескольких кварталах отсюда.
– Замечательно, – сказал Майрон. – Вы сходите со мной туда, чтобы я не заблудился?
– Я не хожу на свидания, – сказала Рита.
– Я не зову вас на свидание, – сказал он.
Рита говорит, что чуть не умерла от смущения.