«Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!»

Наконец, состоялась выставка, и меня попросили войти в комиссию, которая должна была оценивать произведения искусства. Хотя среди работ были и очень хорошие, на которые художников вдохновило посещение разных компаний, мне показалось, что большинство творений было сдано в последнюю минуту, в порыве отчаяния, и в действительности не имело никакого отношения к технологии. Все другие члены комиссии не согласились со мной, и я оказался в сложной ситуации. Я не слишком хорошо умею оценивать искусство, и мне вообще было не место в этой комиссии.

В окружном художественном музее был один парень, которого звали Морис Тачман. Он действительно знал, о чем говорит, когда дело доходило до искусства. Он знал, что в Калтехе проходила моя персональная выставка и сказал: «Знаешь, ты больше никогда не будешь рисовать».

— Что? Но это просто смешно! Почему я больше никогда…

— Потому что у тебя уже была персональная выставка, а ты всего лишь любитель.

Хотя я все же рисовал после этого, я больше никогда не трудился так же усиленно, вкладывая в свою работу такую же энергию и упорство, как раньше. И рисунков своих я тоже больше не продавал. Он был умен, и я многому у него научился. А мог бы научиться и еще большему, если бы не был так упрям!

Электричество — это огонь?

В начале пятидесятых меня на какое-то время поразила болезнь среднего возраста: я читал философские лекции о науке, — каким образом наука удовлетворяет любопытство, как она дает нам новый взгляд на мир, как она обеспечивает человеку возможность делать разные вещи, как она наделяет его силой, — вопрос же состоит в том, в виду недавнего создания атомной бомбы, нужно ли давать человеку такую силу? Кроме того, я размышлял о связи науки и религии, и примерно в это же время меня пригласили на конференцию в Нью-Йорк, где должны были обсуждать «этику равенства».

Подобная конференция уже проводилась для людей постарше, где-то на Лонг-Айленде, а в этом году на нее решили пригласить людей помоложе, чтобы обсудить меморандумы, выработанные на предыдущей конференции.

Еще до поездки на конференцию я получил список «книг, которые, по всей вероятности, Вам будет интересно почитать, и если Вы считаете, что другим участникам желательно прочитать какие-то книги, то, пожалуйста, пришлите их нам, мы поместим их в библиотеке, чтобы другие могли их прочитать».

И прилагается потрясающий список книг. Я начинаю с первой страницы: я не читал ни одной книги и чувствую себя не в своей тарелке — вряд ли мне стоит ехать. Я смотрю на вторую страницу: не читал ни одной. Просмотрев весь список, я обнаруживаю, что не читал ни одной из предложенных книг. Должно быть, я идиот какой-то, неграмотный! В списке были удивительные книги, вроде труда «О свободе» Томаса Джефферсона, или что-то вроде этого, а также книги нескольких авторов, которых я читал. Там была книга Гейзенберга, одна книга Шредингера, одна книга Эйнштейна, но это были книги вроде «Мои зрелые годы» (My Later Years) Эйнштейна или «Что такое жизнь?» Шредингера — не те, которые я читал. Итак, у меня появилось чувство, что мне это не по зубам и что мне не надо в это влезать. Может быть, я просто спокойно посижу и послушаю.

Я иду на первое вводное заседание, на котором какой-то парень встает и говорит, что нам нужно обсудить две проблемы. Первая несколько завуалирована — что-то об этике и равенстве, но я не понимаю, в чем конкретно состоит проблема. Вторая же: «Мы продемонстрируем совместными усилиями, что люди из разных областей могут вести диалог друг с другом». На конференции присутствовали юрист по международному праву, историк, иезуитский священник, раввин, ученый (я) и т. д.

Ну и мой логический ум сразу же начинает рассуждать: на вторую проблему не сто́ит обращать внимания, потому что, если это работает, то оно сработает; а если не работает, то не сработает — не нужно доказывать и обсуждать, что мы способны вести диалог, если у нас нет диалога, о котором мы собираемся говорить! Таким образом, главная проблема — первая, которую я не понял.

Я был готов поднять руку и сказать: «Не будете ли Вы так любезны определить проблему поточнее», — но потом подумал: «Нет, я же профан; лучше мне послушать. Я не хочу немедля попасть в переделку».

Подгруппа, к которой я относился, должна была обсуждать «этику равенства в образовании». На наших встречах иезуитский священник постоянно талдычил о «разделении знания». Он говорил: «Настоящей проблемой этики равенства в образовании является разделение знания». Этот иезуит постоянно вспоминал тринадцатый век, когда за образование отвечала Католическая церковь и весь мир был простым. Был Бог, и все пришло от Бога; все было организованно. Но сегодня понять все не так легко. Поэтому знание разделилось на отдельные куски. Я чувствовал, что «разделение знания» никак с «этим» не связано, но «это» так и не было определено, поэтому я не видел способа доказать свою точку зрения.