«Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!»

Это сработало в совершенстве: все пинали и пытали этих парней, пока, наконец, с большим трудом они не убедили своих мучителей, что взяли только первую дверь, каким бы невероятным это ни казалось.

Я наблюдал за событиями и был счастлив.

Второй двери недоставало целую неделю, и для ребят, которые пытались заниматься в комнате без двери, найти ее становилось все более и более необходимо.

Наконец, чтобы решить эту проблему, президент студенческого объединения сказал за обеденным столом: «Мы должны что-то придумать насчет второй двери. Я не в состоянии сделать это сам, поэтому хотел бы услышать предложения остальных, как это исправить. Ведь Питу и другим надо заниматься».

Кто-то выступил с предложением, потом кто-то еще. Вскоре поднялся и я. «Хорошо, — сказал я саркастическим голосом. — Кто бы Вы ни были, укравшие дверь, мы знаем, что Вы замечательны. Вы так умны! Мы не можем догадаться, кто Вы, должно быть, что-то вроде супергения. Вам вовсе не нужно говорить о себе, все, что нам нужно, это знать, где дверь. Поэтому, если Вы оставите где-нибудь записку, сообщающую об этом, мы будем чествовать Вас и признаем навсегда, что Вы сверхпрекрасны. Вы так хороши, что сможете забрать любую дверь, а мы не в состоянии будем установить, кто Вы. Но, ради бога, оставьте где-нибудь записку, и мы будем навсегда Вам за это благодарны».

Тут вносит свое предложение следующий студент. Он говорит: «У меня другая идея. Я думаю, что Вы, наш президент, должны взять с каждого честное слово перед нашим студенческим сообществом, что он не брал дверь».

Президент говорит: «Это очень хорошая мысль. Честное слово нашего сообщества!» Потом он идет вокруг стола и спрашивает каждого, одного за другим:

— Джек, Вы брали дверь?

— Нет, сэр, я не брал ее.

— Тим, Вы взяли дверь?

— Нет, сэр, я не брал дверь.

— Морис, Вы брали дверь?

— Нет, я не брал дверь, сэр.

— Фейнман, Вы брали дверь?

— Да, я взял дверь.

— Прекрасно, Фейнман, я серьезно! Сэм, Вы брали дверь?.. — и все пошло дальше, по кругу. Все были шокированы. В наше содружество, должно быть, затесалась настоящая крыса, которая не уважала честное слово сообщества!

Этой ночью я оставил записку с маленькой картинкой, на которой была изображена цистерна с мазутом и дверь за ней. И на следующий день дверь нашли и приладили обратно.

Позднее я признался, что взял вторую дверь, и меня все обвинили во лжи. Они не могли вспомнить, что именно я сказал. Все, что осталось в памяти от того эпизода, когда президент обходил вокруг стола и всех спрашивал, так это то, что никто не признался в краже двери. Запомнилась общая идея, но не отдельные слова.

Люди часто думают, что я обманщик, но я обычно честен, в определенном смысле, причем так, что часто мне никто не верит.

Латинский или итальянский?

В Бруклине была итальянская радиостанция, и мальчишкой я постоянно ее слушал. Я ОБОжал ПЕРЕливчатые ЗВУКи, которые накатывали на меня, словно я нежился в океане среди невысоких волн. Я сидел и наслаждался водой, которая накатывала на меня, этим ПРЕКРАСНЫМ ИТАЛЬЯНСКИМ языком. В итальянских передачах всегда разыгрывалась какая-нибудь житейская ситуация и разгорались жаркие споры между женой и мужем.

Высокий голос: «Нио теко ТИЕто капето ТУтто…»

Громкий, низкий голос: «ДРО тоне пала ТУтто!!» (со звуком пощечины).

Это было классно! Я научился изображать все эти эмоции: я мог плакать; я мог смеяться и все такое прочее. Итальянский язык прекрасен.

В Нью-Йорке рядом с нами жили несколько итальянцев. Иногда, когда я катался на велосипеде, какой-нибудь водитель-итальянец огорчался из-за меня, высовывался из своего грузовика и, жестикулируя, орал что-то вроде: «Ме аРРУча ЛАМпе этта ТИче!»

Я чувствовал себя полным дерьмом. Что он сказал мне? Что я должен крикнуть в ответ?

Тогда я спросил своего школьного друга-итальянца, и он сказал: «Просто скажи: „А те! А те!“, что означает: „И тебе того же! И тебе того же!“».

Я подумал, что это просто великолепная мысль. И я обычно говорил: «А те! А те!» и, конечно, жестикулировал. Затем, обретя уверенность, я продолжил развивать свои способности. Когда я ехал на велосипеде и какая-нибудь дама, которая ехала на машине, оказывалась у меня на пути, я говорил: «ПУцциа а ла маЛОче!», — она тут же сжималась! Какой-то негодный итальянский мальчишка грязно обругал ее!

Было не так-то просто определить, что этот язык не был подлинным итальянским языком. Однажды, когда я был в Принстоне и заехал на велосипеде на стоянку Палмеровской лаборатории, кто-то загородил мне дорогу. Мои привычки ничуть не изменились: жестикулируя и хлопая тыльной стороной одной руки о другую, я крикнул: «оРЕцце каБОНка МИче!».

А наверху, по другую сторону длинного газона, садовник-итальянец сажает какие-то растения. Он останавливается, машет рукой и радостно кричит: «РЕцца ма Лла!»